Дневники, 1915–1919

В понедельник я навестила Кэтрин — теперь это мое еженедельное занятие. Там был Марри, что сделало встречу немного сухой, хотя они оба мне нравятся, и как жена она стала лучше. Он почти не говорит, заставляя чувствовать, что обращаться к нему бесполезно, но, поскольку у него есть свои мозги, я не против. Кроме того, причина скорее в застенчивости, а не в намеренной молчаливости. Я рассказала им все истории, какие только смогла вспомнить, а затем Марри заявил, что ему нужно сделать признание. Оно сводилось к покупке для брата ручного пресса, на котором будут напечатаны несколько его коротких стихотворений в красивом оформлении, как у книг «Kelmscott»[1028]. Артур учится в политехническом институте и хочет заниматься «художественной» печатью. Представляю, какие у него взгляды на искусство. Как бы то ни было, мы можем делать с поэмой Марри все, что нам заблагорассудится. Наиболее логичным будет отдать ее на печать Макдермотту, когда он закончит с этими огромными красными плакатами, которыми нынче увешан весь Ричмонд. «Плата, расплата…» и все такое — вот их политические лозунги. Вероятно, мы не пойдем голосовать. Дождливый день, но мы прогулялись и почти закончили «Королевский сад»; я имею в виду, что текст готов к печати, за исключением нескольких строк. В моем кабинете темнеет около 15:30. Сейчас я попытаюсь написать несколько слов об Элиоте, прежде чем мы уедем. На кухне обычные интриги: Лиз с детьми приедет в Эшем на Рождество. Нелли не любит спрашивать разрешения, а Лотти несет какую-то чушь о том, что мы даже сэкономим на расходах, и это последний раз, когда она может выбраться из дома. Как ужасно быть в таком положении перед другими взрослыми людьми!

16 декабря, понедельник.

Провела выходные с Роджером. Губы немного болят от разговоров, но его кругозор настолько широк, и так много всего нам обоим надо было рассказать друг другу, что я, конечно, не испытала ни скуки, ни пресыщения. Там была Памела[1029], весьма округлая, пластичная, напоминающая некую нагую лесную нимфу с итальянской картины, и даже цвет кожи у нее желто-коричневый. Полагаю, дети перенимают облик своих родителей с точностью наоборот; у живого общительного энтузиаста-отца выросла тихая и бескорыстная, довольно пассивная дочь. Ей всего шестнадцать, а манеры уже зрелые — так бывает, когда живешь со взрослыми людьми. В субботу в Гилфорде, как и в других частях страны, был день голосования, и Роджер мрачно смотрит в будущее мира. Несомненно, он скоро забудет о политике. Война вот уже почти забыта. Несмотря на дождь и туман, все воскресенье Роджер рисовал, пока небо не почернело, хотя днем оно оставалось серым. Я не питаю особых надежд по поводу его картин, однако мне пришлось притвориться, будто после утренней работы чаша на полотне выглядит гораздо солидней. Роджер жалеет о каждом часе дневного света, проведенном без живописи, поскольку он стареет и хочет успеть высказаться, прежде чем умрет. Роджер собирается провести старость в одиночестве, работая днями напролет. Наконец-то он, кажется, делает то, что всегда хотел. Мы с тоской откровенничали о предательстве некоторых друзей по отношению к «Omega»[1030]. Вся суть личности Роджера в том, что, хотя внешне он зачастую неуравновешен и чрезмерен в суждениях, его чувство равновесия в конце концов всегда побеждает, как бы сильно он ни перегибал с воображаемыми или отчасти реальными обидами. Все дело в том, что его художники получают комиссионные в обход «Omega». По этой и многим другим причинам мастерская стала для него источником полного разочарования, усталости и недовольства. Люди ненавидят искусство, поэтому любовь Роджера к нему становится нынче постоянной темой всех разговоров. Я тоже не проявила себя сторонницей Роджера, по крайней мере в том, что касалось живописи. Сегодня утром мы вместе посетили Национальную галерею; я сказала, что Рембрандт[1031] «очень хорош», а Роджер счел мое поведение напускным. Миниатюра Эль Греко[1032] казалась невыразительной, пока Роджер не просветил меня, показав, что в ней гораздо больше настоящего цвета, чем на любой другой картине. Энгр[1033] был мне отвратителен, а для Роджера это чуть ли не лучшие полотна. В его присутствии я всегда чувствую, что недостаточная любовь к правильным вещам и любовь к неправильным — это как фальшивые ноты в музыке или сентиментальность в прозе.

17 декабря, вторник.