Дневники, 1915–1919

Я собираюсь скопировать этот текст в новую тетрадь, когда смогу купить ее, поэтому никаких завитушек в честь Нового года здесь не будет. На сей раз дело не в деньгах, а просто-напросто в отсутствии сил отправиться на Флит-стрит после двух недель постельного режима. Даже правая рука болит, как, полагаю, у служанки в конце рабочего дня. Любопытно, что я чувствую ту же скованность, когда пытаюсь формулировать мысли в предложения и манипулировать ими, хотя, казалось, умственно я должна быть в лучшей форме, нежели месяц назад. В постель меня уложили вырванный зуб и накопившаяся усталость, приведшая к затяжной мучительной головной боли, которая накатывала и отступала подобно туману в январе. Следующие несколько недель мне позволено писать лишь по часу в день, и, сэкономив немного времени утром, я собираюсь потратить его сейчас, когда Л. нет дома, а большая часть января уже позади. Замечу, однако, что ведение дневника нельзя считать писательством, поскольку, перечитав свои прошлогодние записи, я была потрясена тем безумным стремительным галопом, которым они скачут в разные стороны, периодически спотыкаясь о булыжники с почти катастрофическими последствиями. И все же, если бы я не писала быстрее, чем печатает лучшая машинистка, а останавливалась и думала, то вообще не было бы никакого дневника; преимущество моего метода в том, что случайным образом соединяешь разнородные беспризорные мысли, которые после некоторых раздумий и колебаний обычно выкидываешь, но они-то и есть настоящие бриллианты. Если Вирджиния Вулф сядет в пятьдесят лет за написание мемуаров на основе этих дневников и не сможет составить фразу как надо, я лишь посочувствую ей и напомню о существовании камина, где она с моего позволения превратит все листы и тетради в тлеющие угольки. Но как же я завидую ей в этом ритуале, для которого сейчас делаю заготовки! О чем еще мечтать? Одна такая фантазия уже избавляет меня от большинства страхов, связанных с моим 37-м днем рождения в грядущую субботу. Отчасти в интересах этой пожилой дамы (тут уж увернуться не выйдет: 50 — это почти старость, хотя я предвижу ее протест и соглашусь, что это еще не совсем старость), отчасти для строительства прочного фундамента под текущий год я намерена провести все вечера этой недели в заточении за составлением отчета о моих дружеских отношениях и их текущем состоянии, включая описания характеров друзей, оценку их проделанной и будущей работы. Пятидесятилетняя дама проверит, насколько я была близка к истине, однако на сегодня хватит (на все про все ушло лишь 15 минут).

В заключение хочу признаться: мне неприятно думать о себе пятидесятилетней. Но не падай духом, ведь Роджер уже миновал этот возраст, и он все еще способен чувствовать, наслаждаться и жить довольно полной жизнью.

22 января, среда.

Сегодня среда, 22 января. Пришлось провести в постели еще два дня, и только теперь я считаюсь полностью здоровой. Утром я даже написала предложение об изменениях и дополнениях. Мне нужно одолеть книгу о Мередите[1037] для «Times», а днем мы гуляли, так что дело почти не сдвинулось с места. Поскольку я не могу выбраться в Лондон и наблюдаю здесь лишь за тем, как Аликс с Фредегондой сидят у камина, можно пока попытаться заложить подходящий прочный фундамент задуманного отчета.

Сколько у меня друзей? Еще со времен Кембриджа есть Литтон, Дезмонд и Саксон — они очень интеллектуальны, не имеют отношения к Гайд-Парк-Гейт и связаны с Тоби, однако я не могу расставить их по порядку из-за большого количества друзей в целом. Кэ, Руперт и Дункан, например, появились позже, на Фицрой-сквер; сестры Оливье и весь тот круг связаны с жизнью на Брунсвик-сквер; Клайва я отложила немного в сторону; еще позже появились «короткостриженки»: Аликс, Кэррингтон, Барбара, — с ними же Ник и Банни. Кроме того, нужно упомянуть параллельно развивающийся, но не пересекающийся с другими круг общения, который отличается своим социально-политическим характером. Возглавляет его, вероятно, Маргарет, а входят туда Голди, миссис Гамильтон и периодически возникающие фигуры, например мисс Маттай, Гобсон и Веббы, однако причислить к ним темнокожих [Перера и Джаятилака] или доктора Лейса я не могу, хотя они тоже представляют собой случайных посетителей, которые обедают с нами, а потом удаляются в комнату Л. для серьезных разговоров. Еще я не упомянула Оттолин и Роджера, Кэтрин с Марри и, наконец, Хоуп Миррлиз, которая, в свою очередь, напоминает мне о Пернель и Пиппе, а также о Рэй и Оливере. Гертлера (и Мэри Хатчинсон) я вынуждена пропустить по причинам, которые придется изложить позже, если, конечно, мой отчет вообще будет дописан. Одной встречи вполне хватило, чтобы мне понравился Элиот, и мы, вероятно, увидимся еще не раз, благодаря его стихам, которые Л. и я сегодня начали набирать для печати.