Дневники, 1915–1919

Сегодня так холодно, что я вряд ли смогу продолжить свой трактат. В такой день нужно быть цельным изумрудом или рубином, дабы оставаться пламенным, а не растворяться серыми атомами во вселенской серости. На Хай-стрит в Ричмонде я не встретила никого, кто бы сверкал как рубин или изумруд, — лишь бедные ущемленные женщины, полностью подчиненные обстоятельствам, хотя я слышала, как одна из них собиралась домой готовить чай, что навело меня на мысль о возможном наличии у нее какой-то личной жизни. Ребенок несколько раз подбросил вверх шляпу, и она упала мне под ноги, что рассмешило несколько человек; поляки требуют отправить копии «International Review» в Париж; Нелли говорит, что двое слуг могут зайти ко мне по поводу работы у Нессы[1038]. К своей летописи о Литтоне я могу только добавить, что он прислал письмо, в котором откладывает визит к нам и сбегает в Тидмарш, поскольку «Кальве[1039] заболела и не может встретиться со мной у Хайнеманна[1040]». Зачем ему эта Кальве, я не знаю, но предоставленная в таком виде информация наводит на мысль… Что же, дальнейшие свои размышления о славе, ревности, тщеславии и прочем я приберегу до более подходящего случая. Из-за этого инкуба[1041] среди моих друзей я ничего не рассказала о визите Аликс, Нортона, Фредегонды и не зафиксировала несколько довольно интересных откровений и событий, которые могут однажды принести плоды. Аликс подумывает снять дом на Гордон-сквер[1042] «главным образом для того, чтобы жить с Джеймсом», и, когда она заявила об этом Л., мне и Саксону, у меня на мгновение в жилах застыла кровь. Теперь, чтобы настроиться, я собираюсь захлопнуть книгу миссис Уоттс о Джордже Фредерике[1043] и открыть «Антигону» Софокла. Кстати, для будущих целей нужно отметить кое-что еще — превосходную идею для комедии «Фрешуотер[1044]». Старый Камерон[1045], одетый в синий халат и не выходивший за пределы своего сада 12 лет, внезапно одалживает у сына пальто и идет к морю. Затем они решают отправиться на Цейлон, взяв с собой гробы, и в последний раз тетю Джулию видят на борту корабля вручающей носильщикам большие фотографии сэра Генри Тейлора[1046] и Мадонны[1047] вместо чаевых.

31 января, пятница.

И вот я, вернувшись из Клуба, по обыкновению, компенсирую свою неугомонность в этой тетради. В «Omega» я слышала, как Роджер уговаривал толстую немку что-то купить и как он изо всех сил старался быть вежливым с мистером Пауэллом[1048], джентльменом-искусствоведом, который занимается производством стекла, по-видимому, в Южном Кенсингтоне. Затем по слякоти и грязи, скользкой и застывшей маленькими бугорками, напоминавшими каракулевую шубу, я добралась в Клуб (тут меня прервал голос милого старого друга, Дезмонда, — 10 минут телефонного разговора. Да, похоже, он собирается снять жилье в деревне Оар недалеко от нас, и заглянет во вторник, чтобы привезти рассказ, и остановится в Литтлхэмптоне[1049], и подпишется на «Review», и пришлет папироску[1050] на 10, нет, 12 шиллингов, а еще они с Молли сдали Веллингтон-сквер[1051] и собираются экономить, живя по полгода в деревне, что эффективно, но не очень ему по душе. И после сочувственных расспросов о моем здоровье и зубах мы, наконец, повесили трубки.) Да, Дезмонд способен на сочувствие, а я, пожалуй, вернусь к старине Литтону, которого, кстати, нужно немедленно оправдать за его желание впечатлить меня своими Кальве и Хайнеманнами; полагаю, он лишь упомянул концерт и не более того. Позвольте попытаться объяснить тот факт, что Литтон «доминировал» (даже это слово принадлежит ему) над целым поколением в Кембридже, и сделать это с учетом моих пренебрежительных комментариев. Как ему удалось? Почему он столь самобытен и силен, если ему якобы не хватает оригинальности и прочих качеств? Есть ли какой-нибудь достойный способ выйти из сложившейся неловкой ситуации и сказать, что Литтон намного лучше, чем его книги? Или же я слишком скупа на похвалу? Ревность? Неужели я завидую шести изданиям «Выдающихся викторианцев» и сравниваю их со своим единственным выпуском «По морю прочь»? Может, здесь и есть намек на ревность, но если я недооцениваю книги Литтона, то главная причина, думаю, заключается в том, что при всем восхищении автором, удовольствии от чтения и даже некотором согласии с текстом мне совершенно неинтересно то, о чем именно он пишет. У Томаса Харди, как я говорю, занятный ум, и у Конрада с Хадсоном тоже, но Литтон, Мэтью Арнольд и Джон Эддингтон Саймондс[1052] им не обладают.

4 февраля, вторник.