Дневники, 1915–1919

Капитан Трегертен Шорт ответил на мое письмо и даже набросал в нем какой-то эскиз, а еще он, похоже, не просто хочет, а жаждет сдать нам три своих коттеджа в аренду — £5 в год за каждый. На этой неделе я тоже ему ответила, сказав, что мы, вероятно, возьмем их, и, по правде говоря, провела большую часть времени на склоне, который Леонард уже засадил фуксиями, или сидя на камнях, наблюдая за огромными пенными вихрями волн. Вчера во время пессимистической прогулки у реки Л. демонстрировал свою способность быть счастливым и в Эшеме и в Трегертене, рассуждая об иллюзорной природе всех радостей и страданий, из чего он сделал вывод, что человечество — жалкая стая животных, и даже произведения Шекспира не приносят никакой пользы, кроме удовольствия от мастерства автора. Стоит ли признавать, что вся эта печаль отчасти вызвана моей несчастной семьей, пригласившей меня на ужин, куда я-таки пошла?! А также романом «День и ночь», за чтением которого Л. провел последние два дня и вечера. Его вердикт, окончательно вынесенный сегодня утром, доставил мне огромное удовольствие; стоит ли отнестись к нему скептически, я не знаю. По моему собственному мнению, «День и ночь» — гораздо более зрелая, качественная и законченная книга, чем «По морю прочь», и на то есть основания. Полагаю, я сама подставляюсь под обвинения в том, что копаюсь в эмоциях, которые на самом деле не имеют никакого значения. Разумеется, я не жду даже одного переиздания. Не могу отделаться от мысли, что, поскольку английская художественная литература такая, какая она есть, все же по оригинальности и искренности я вполне могу составить конкуренцию большинству современных авторов. Л. считает эту философию очень грустной, что вполне согласуется с его вчерашними словами. Но как можно избежать меланхолии, если приходится иметь дело с большим количеством людей и говорить то, что думаешь? Но я не признаю безвыходность своего положения — просто зрелище это очень странное, и поскольку нынешние ответы не подходят, то нужно искать новые, а отбрасывание старых, когда их нечем еще толком заменить, — весьма печальный процесс. И все же, если подумать, какие ответы предлагают, например, Арнольд Беннетт[1121] или Теккерей? Веселые и удовлетворительные? Ответы, которые можно было бы принять, имей вы хоть немного уважения к своей душе? Последний огромный кусок текста уже допечатан, и когда я закончу строчить здесь, то напишу Джеральду [Дакворту] и предложу ему прийти на ланч в понедельник. Не думаю, что я когда-либо получала такое удовольствие, как во время написания второй половины «Дня и ночи». На самом деле ничто не тяготило меня так, как «По морю прочь», а с учетом собственного облегчения и интереса остается лишь надеяться, что хоть кому-то моя книга понравится. Интересно, смогу ли я однажды прочесть ее снова? Придет ли то время, когда я выдержу чтение своих напечатанных произведений, не краснея, не дрожа и не желая спрятаться куда подальше?

Наш вчерашний ужин в «Isola Bella[1122]» был довольно ярким событием в богемном стиле, с большим количеством вина, разговорами о книгах и картинах и общей атмосферой свободы и довольства, хотя я постоянно думала о Роджере; Несса специально предупредила меня не говорить ему, что она и Дункан вместе принимали ванну, ибо это даст ему дополнительную уверенность в своей правоте. В конце ужина Padrone[1123], как мы его называли (Клайв с большим азартом трещал по-итальянски), принес большой альбом, в котором Несса, Дункан и Роджер что-то нарисовали и были вознаграждены бутылкой марсалы[1124]. Потом мы отправились домой, оставив Нессу с Роджером на Фицрой-сквер[1125], а Клайв, Мэри и Дункан последовали за ними. По дороге мы обсудили множество сплетен вокруг «Athenaeum»; все в тайне восхищаются нашей значимостью; Клайв с Роджером займутся театральной критикой; список рецензентов просто блестящий, лучший за всю историю журнала. И я снова открыла эту тетрадь лишь для того, чтобы зафиксировать факт обращения Марри ко мне с просьбой оставить автограф на статье, которую я ему скоро отправлю.

30 марта, воскресенье.