Дневники, 1915–1919

[Текст ЛВ]. Ездил на обед к Веббам. Там были Камиль Гюисманс и сэр Уильям Тиррелл. Последний сейчас возглавляет Отдел коммерческой аналитики и занимается составлением полного и подробного списка наших предложений для мирной конференции[710]. Тиррелл — маленький кругленький седой дружелюбный человек, больше похожий на хорошо воспитанного литератора, если такие бывают, чем на дипломата. С виду он был очень откровенен и постоянно говорил о политике и людях: «Один мой друг находился в Киле[711] в день убийства эрцгерцога[712] и виделся с кайзером[713] сразу после того, как узнал новости. Кайзер сказал: „Это преступление против пангерманизма“. Я сразу понял, что его слова означают войну». «Лихновский[714] скудоумен. Он что-то вроде деревенского дурачка. Однако польская кровь наделяет его некой интуицией, благодаря которой иногда он видит дальше, чем более умные люди, — интуицией деревенского дурачка». Единственная надежда, по его словам, заключается в том, чтобы союзники четко заявили о своей поддержке Лиги Наций и определили ее конституцию. Даже в случае провала наступления немцев жесткость их условий нас наверняка удивит. «При определенных обстоятельствах из всех упертых людей Вильсон[715] будет наиболее непробиваем». «Самой дерзкой вещью из когда-либо написанных был ответ Кюльмана[716] Папе Римскому. Один мой друг встречался с К., и тот велел ему по приезде в Англию спросить мое мнение об этом. Я ответил: „Передайте К., что я думаю ровно то же, что и он сам“». По мнению Лихновского, величайшей ошибкой союзников стал отказ допустить наших людей на Стокгольмскую конференцию.

Во вторник я ездила в Лондон. Собственно, я заходила к печатникам на Фаррингдон-стрит и узнала, что у них есть подержанный пресс, но боюсь, что это обычная уловка торговцев.

В среду мы собирались закончить с печатью: 8 страниц были подготовлены (для девятой не хватило букв «w»), но пресс печатника занят журналом, и он не освободится до субботы. Эти проволочки неизбежны, но очень неприятны… У нас все так хорошо шло.

В четверг мы пытались напечатать титульный лист на нашем маленьком прессе. Ничего не вышло ни с ремонтом, ни с печатью. Так и не смогли разобраться, что сломалось. В отчаянии и раздражении мы сдались. Все эти дни пасмурно, как в ноябре, и дует сильный холодный восточный ветер.

3 мая, пятница.

Л. отправился в Лондон к Хендерсону[717], во время встречи с которым он увидел всех знаменитостей нашего времени: Веббов, Голди и т. д. Я ходила в бюро найма на Кингс-роуд[718], чтобы найти прислугу для Нессы. Их работница, истинная жительница Челси, выделяется, как Китай, своим платьем, манерами и утонченностью. Но, что еще важнее, у нее есть подходящая служанка. Затем на автобусе и метро — в Хампстед и на чай с Маргарет. Я чуть не приняла Лилиан, полулежащую на зеленой подушке, за персидскую кошку. Джанет была вся в той благопристойной пурпурной ткани, с помощью которой люди в Хампстеде ищут компромисс между модой и искусством. Маргарет, очень толстая и необъятная, вся в черном, поставила две фотографии Оттолин напротив моей тарелки. Я чувствовала, что это сердце их женской республики. Пришел Л., и у нас был долгий полуполитический спор о правительстве, возникший из-за молочных комбинатов. Ковер Маргарет придавал комнате атмосферу строгости.

«Ах да, моя жизнь — это компромисс, сплошные компромиссы», — сказала она. Как обычно, меня поразил ее искренний характер, а также неприкрытые чувства Лилиан, всегда прямолинейной и поразительно готовой высказать свои взгляды, несмотря на внешнюю скромность. На самом деле я считаю, что она справляется с делами лучше, чем большинство женщин, будучи совершенно не обремененной тщеславием, которое в ее случае вполне допустимо; в одежде, манерах и внешности Лилиан самая обыкновенная, поэтому ее слова с трубкой во рту звучат особенно сильно. Джанет проявляет признаки настоящей старости; она уступчивая и не притупленная, но все более задумчивая и слегка покачивающая головой. Однако выглядела она очень хорошо.

4 мая, суббота.