Дневники, 1915–1919

Сегодня слуги уехали семичасовым поездом; мы же добрались от станции Клэпхем-Джанкшен и собирались отправиться в Ист-Гринстед[846], но в конце концов нашли места в поезде из Льюиса и добрались в Глайнд около 14:30 — неплохое путешествие. Все поздравляли друг друга, что вообще смогли найти места с учетом слухов о толпах людей на вокзалах. В моем вагоне мы были «семейной вечеринкой», как выразился один чрезвычайно способный и дружелюбный догматичный еврей-бизнесмен, взявший нас под свою опеку. Эти странные случайные встречи — вначале они производят впечатление, а потом стираются. Я уже плохо помню солдата с никелированным наколенником и металлической конструкцией на стопе, хотя он голосил, хвастался и вызывал у меня ненависть; я почти забыла женщин с детьми, которые выпили несколько капель виски, и как нам всем предложили чай с бутербродами; мы были услужливы и любезны — лучшие образчики мужского и женского поведения. Мы обедали под деревьями на пути из Глайнда.

3 августа, суббота.

Нечего рассказывать, кроме деревенских новостей, ибо, как мы и ожидали, Марри отложили свой визит. Кэтрин пишет, что заболела[847]. Я не могу не думать, что, она, возможно, безнадежно больна. Во всяком случае, и речи нет о том, чтобы она сюда приехала. Погода не очень хорошая. Вчера выдался такой сырой день, какие часто бывают в Англии. После полудня почти всегда сухо; примерно так оно и было. Вечером мы ходили за грибами и набрали полный платок. Вот и начался опять наш любимый сезон. Нашли на вершине холма одну спелую ягоду ежевики. Когда я лежала в траве, мимо меня вприпрыжку пронесся заяц. Похоже, мы очень рады остаться вдвоем.

Сегодня погода получше, хотя черное небо — самое уродливое, что есть в природе. Л. в Льюисе. Он пошел на почту за посылкой от «New Statesman», но ее там не оказалось. Я прогулялась своим обычным маршрутом и перешла через вершину холма. Мои записи должны быть исключительно о жуках и бабочках. Луч солнца высвечивает многочисленных коричневых сенниц. Над Ньюхейвеном проплыл дирижабль, и небо на какое-то время стало голубым, море тоже. Мне показалось странным думать обо всей этой сверкающей синеве, обжигаемой солнцем позади облаков, и о том, как здесь, на земле, она выглядит совсем иначе. Я должна пойти за грибами; солнце вышло из-за туч.

4 августа, воскресенье.

Я решила не дожидаться покупки новой тетради для записей и поделиться здесь своими впечатлениями о Кристине Россетти[848], а затем и о Байроне[849]. К тому же, у меня почти не осталось денег, ведь я скупила множество работ Леконта де Лиля[850]. Кристина — прирожденная поэтесса, о чем она, кажется, прекрасно знала и сама. Но если бы я судилась с Богом, то вызвала бы ее в качестве главной свидетельницы. Грустное чтиво[851]. Сначала она морила себя любовным голодом, то есть почти отказалась от жизни, а затем и поэтическим — этого, казалось ей, требует вера. За ней ухаживали два прекрасных поклонника. Первый, правда, был немного странным, зато совестливым. Однако Кристина хотела выйти замуж за христианина определенных взглядов, а первый избранник мог соответствовать им не дольше нескольких месяцев подряд. В итоге он обратился в римский католицизм и был потерян. Еще хуже обстояло дело с мистером Коллинсоном, очаровательным ученым, отшельником не от мира сего и преданным поклонником Кристины, которого никак не удавалось привести в лоно церкви. Ей лишь оставалось приходить на платонические свидания в его квартире, что она и делала до конца своей жизни. Поэзия Кристины также стала выхолощенной. Она не только вознамерилась переложить псалмы стихами, но и подчинила всю поэзию христианским доктринам. В результате, как мне кажется, она довела до полного истощения свой прекрасный талант, которому всего-навсего нужно было позволить принять куда более замечательную форму, чем, скажем, у миссис Браунинг[852]. Она писала очень легко и по-детски непринужденно, как это обычно бывает у людей с истинным, но неразвитым талантом. У нее певческий дар от природы. Но и думать она тоже умела. И фантазировать. Нетрудно догадаться, что в жизни она была грубой и остроумной. И в награду за все свои жертвы Кристина умерла в страхе, не веря до конца в спасение души[853]. Признаюсь, я постоянно перелистывала ее стихи, неизбежно переходя к тем, которые уже знала.

7 августа, среда.