Дневники: 1920–1924

– Мы обсуждали его творчество, но хвалить мне там нечего.

– Литература – это дьявол, – сказала я (имея в виду персонажа).

Элиот согласился.

Леонард сказал, что хуже людей, чем Марри, он не встречал. Примерно такова же была суть слов Элиота; похоже, у него негативное мнение во всех отношениях, не говоря уже о том, что он знает Марри и его методы лучше, чем мы. Странно знать плохого человека!

Дело в том, что он всегда пытается компенсировать свою плохость – отсюда его признания, позы, а также, по выражению Элиота, истерическое восхищение людьми, у которых есть то, чего ему не хватает.

– Однако современниками он никогда не восхищается, – сказала я.

– Раньше он сетовал на упадок Д.Г. Лоуренса, – ответил Элиот.

– Проклятая свинья, – сказал Л. и написал те же слова на открытке Сидни [Уотерлоу], приглашая его сыграть в шахматы и обсудить Марри.

Элиот, кстати, не увидел ни слова правды в статье Марри.

– Он чрезвычайно умен, – сказал Элиот.

– Но не в хорошем же смысле? – спросила я.

– О нет, совсем нет.

Теперь я верю, что Элиот действительно давно хотел открыть нам глаза на Марри. Он определенно согласился со всеми критическими замечаниями и дал мне понять, что может подчеркнуть факты и добавить другие, если захочет. Я вполне допускаю, что это одна из уловок Марри – заманить нас обоих таким вот окольным путем к Элиоту, намекнуть на банальность моей писанины и т.д.

«Ни у кого нет писательского размаха» – одна из его фразочек.

Будет интересно наблюдать за карьерой Марри на высоком посту, если только, как говорит Л., он не совершит тяжкое преступление. Полагаю, можно заключить, что Элиот считает Марри насквозь лживым.

А еще меня поразило, что Элиот расхваливал «Понедельник ли, вторник»! Полный восторг! Больше всего ему понравился «Струнный квартет», особенно концовка. «Очень хороший рассказ», – сказал он и, думаю, был честен. «Ненаписанный роман» показался Элиоту неудачным; «Дом с привидениями» – «чрезвычайно интересным». Приятно думать, что я могу открыто обсуждать с ним свои произведения. Я держалась уверенно и пишу не кривя душой (позвольте насладиться похвалой). Элиот считает «Улисса» великолепным.

10 июля Вирджиния ходила на концерт и в ту ночь не смогла уснуть; на следующий день у нее разболелась голова, и она осталась в постели – так начались два месяца, которые Леонард назвал “тяжелым приступом” плохого самочувствия, колебания которого он отмечал в своих записях. Леонард отвез Вирджинию в Родмелл, где они пробыли с 17 июня по 1 июля. Вернувшись в Хогарт-хаус, она принимала некоторых посетителей, но большую часть времени провела в постели. Только после их с мужем возвращения (на арендованной машине) в Родмелл 18 июля Вирджиния начала засыпать без снотворного.

Монкс-хаус

Родмелл

8 августа, понедельник.

Какой перерыв! Как бы я удивилась, если бы мне сказали 7 июня, в день последней записи, что через неделю я окажусь в постели и не встану вплоть до 6 августа, – два потерянных месяца жизни… Эти написанные сегодня утром слова – первые за 60 дней, которые я провела с изнурительной головной болью, скачущим пульсом, ломотой в спине, беспокойством, приступами тревоги, бессонницей, снотворными, успокоительными, наперстянкой[585], короткими прогулками и постоянным возвращением в постель; все ужасы темного чулана моей болезни вновь вырвались на волю. Позвольте мне поклясться, что это больше не повторится, а еще признаться, что есть и плюсы. Приятно заслужить своей усталостью право на постельный режим; кроме того, полезно не писать 365 дней в году, как обычно, а дать правой руке отдохнуть. Я чувствую, что могу неторопливо подвести итоги произошедшего. К тому же мрачный подземный мир не только вызывает ужас, но и обладает некоторым очарованием, и я порой сравниваю фундаментальную безопасность своей жизни в периоды (тут меня на 15 минут прервала миссис Дедман) шторма (вероятно, хотела сказать я) с ее прежним пугающе хаотичным состоянием…