Дневники: 1920–1924

Потом у меня были посетители, по одному в день, так что я видела даже больше людей, чем обычно. Возможно, в будущем я стану пользоваться этим чаще. Роджер, Литтон, Несса, Дункан, Дороти Бюсси[586], Пиппа, Кэррингтон, Джеймс и Аликс – все они навестили меня по отдельности и представляли собой индивидуальные выразительные портреты, по сравнению с тем, как они выглядят на групповых снимках. Литтон, на мой взгляд, был гораздо ласковее, чем обычно. Думаю, знаменитостям так и положено. Надо бы сказать своим старым друзьям: «Вся моя известность – ничто, ничто по сравнению с этим». И Литтон, конечно, говорил то же самое. Мы обсуждали любовь. Он поведал о том, как терпел мучения от Дункана и Генри Лэмба, хотел вступить с ними в союз и остепениться, но получил отказ и теперь не может больше любить.

– Безумие… – сказал Литтон.

– Нельзя считать влюбленных за разумных людей, – эти слова касались капризов Ральфа.

– Такого с нами больше не случится.

– И все же любовь по-прежнему важна – посмотри на себя, ты достаточно знаменит… А я иногда вижу свое имя в газетах, но это ничто, по сравнению…

– По сравнению с нами? – спросил он, указывая на нас троих, сидящих у окна. – О да, вот что важно – друзья.

9 августа, вторник.

Потом, повторюсь, приходил Роджер с двадцатью дырками в зубах, которые нужно заделать; я сидела и думала, что все его зубы, похоже, из такой же бездушной кости, как и некоторые мои, а сейчас узнала, что из-за множественного пломбирования в Париже он отравился ртутью. Несомненно, мы слабые люди, но они, то есть Несса и остальные, прекрасно провели целое лето в праздности. Я не завидую и не хочу так; все это кажется очень далеким от меня; мне нужна лишь тишина и активный мозг. В действительности же я читаю Харди для своей знаменитой статьи – той, о которой постоянно говорю[587]. Я обыскиваю публичные библиотеки и нахожу их полными потерянных сокровищ. И все же есть какая-то неуверенность в основах моей приятной жизни – Эллисон, когда мы попросили его спилить дерево в поле, ответил, что продал землю под застройку своему другу. Выходит, Джек Сквайр будет жить в пафосной вилле всего в сотне ярдов от меня. Пока же я вижу газеты Шанкса в окнах его коттеджа, когда иду по своей садовой дорожке; слышу культурные голоса и лай дружелюбной собаки, которая будит нас по утрам в воскресенье. По правде говоря, Родмелл – пристанище георгианских поэтов, и хотя я не против позволить им жить здесь, лишь бы не читать их произведения, но мне ужасно невыносимо думать, что они будут соседствовать со мной. Мы даже откликнулись на объявление о доме возле Арандела[588], а еще прошлись по лугу с прекрасным видом, представляя себе наш дом там. Однако Л. считает, что мы слишком стары для постройки дома.

Если вникнуть в суть дела и учесть интересы большинства, то высадка Эллисона в Родмелле – это, наверное, даже благо. Он ставит изгороди и ворота, чинит коттеджи, вспахивает поля, владеет телефоном, подает чай в амбаре, а также, я полагаю, дает людям работу и делает добро, в то время как старик Стэйси был слишком скуп и туп, чтобы улучшать положение дел. Говорят, он спился так, что его пришлось немедленно хоронить, а вот Эллисону это точно не грозит. Как по мне, однако, пьющие и слоняющиеся без дела фермеры вроде мистера Смита[589], грязные, краснощекие и старомодные, гораздо предпочтительнее Эллисона, который выглядит так, будто его одели собственные рекламщики из «Field»[590].

10 августа, среда.