Чтобы скоротать время до приезда Л. из Лондона, офиса, от Фергюссона и т.д., я решила заняться дневником. Ко мне, похоже, возвращается желание писать. Я целый день постоянно прерывалась и вновь возвращалась к написанию статьи, вероятно, для Сквайра, поскольку ему нужно хоть что-то[606]
, а миссис Хоксфорд сказала миссис Томсетт, что я одна из самых умных женщин в Англии, если не самая умная. Выходит, мне скорее не хватало похвалы, чем душевных сил.Вчера вечером у меня случилось истечение, как сказано в Библии, и мы послали за доктором Валленсом[607]
, который пришел после ужина и провел осмотр. Жаль, что я не могу записать весь наш разговор. Это мягкий, с тяжелыми веками, низенький пожилой человек, сын доктора из Льюиса, никогда никуда не уезжавший отсюда и опирающийся на несколько общих медицинских истин, усвоенных много лет назад; он может изъясняться по-французски, но только односложными словами. Поскольку мы с Л. владеем языком гораздо лучше, чем он, разговор свелся к общим темам; говорили о старике Верралле[608] и о том, как он намеренно уморил себя голодом.Скрестив ноги и время от времени задумчиво трогая свои усики, доктор В. спросил, чем я занимаюсь. (Похоже, он считает меня хронической больной и хрупкой леди.) Я ответила, что пишу…
Тут он сменил положение ног, скрестив их по-другому.
Наконец доктор В. ушел, пригласив напоследок Л. вступить в шахматный клуб Льюиса, который я бы и сама посещала с большим удовольствием; наблюдение за разными группами людей всегда невероятно завораживает меня, тем более что я никогда войду в круг доктора Валленса и короля головоломок.
Никогда… Увы, есть в этом какой-то смысл. А еще Л. вчера был у Эллисона, и нет никаких сомнений, что нам уготована самая печальная судьба из всех возможных. Похоже, Тед Хантер[612]
собирается строить свой коттедж прямо у стены забора фруктового сада. Он намерен проложить нормальную дорогу, и, насколько я могу судить, жизнь на равнинах станет невыносимой. Что делать, мы не знаем. И это сваливается на нас именно в тот момент, когда мы обустраиваем здесь все по своему вкусу – особенно горько, что мы могли бы заплатить за землю двойную цену, лишь бы сохранить прекраснейшие виды навсегда[613].