Дневники: 1925–1930

Бедняжка Несса уехала. Я пришла два дня назад и застала ее в полуобморочном состоянии у телефона; Элли [Рендел] на другом конце провода сообщила, что Дункан, похоже, подхватил тиф[538]. Ненастоящий брак, как мне кажется, лишь усугубляет подобные моменты; создается ощущение, будто свою боль и беспомощность нужно скрывать. Ангус в письмах очень осторожен и обеспокоен. Как бы то ни было, вчера мы расцеловались на прощание, стоя на заснеженном тротуаре, и она уехала в метель. Мы очень близки – для меня это огромное утешение. Вита уезжает в субботу[539]. Завтра мы вместе ужинаем у Коулфаксов; будет прекрасная вечеринка, никаких нарядов, распущенные волосы, как обычно. Но разве это важно? Такой философской позиции я достигла в один из вечеров в Ноул-хаусе, в компании доблестной женственной миссис Рубенс[540] и его светлости[541] – английского дворянина, увядшего, благородного, приглаженного, изнеженного и, как по мне, умеренно респектабельного. Но я никогда не получала удовольствия от вечеринок. На балах в Букингемском дворце хотя бы есть на что посмотреть. Он целыми днями заседает в комитетах в Мейдстоне[542]; опрашивает пасторов о доходах; интересуется шахматами и преступлениями. Вита провела мне экскурсию по четырем акрам [≈ 16187 м²] Ноул-хауса, который она любит; на мой вкус, слишком мало осознанной красоты; маленькие комнаты с видами на другие строения, мало пейзажей. И все же есть несколько ярких воспоминаний: Вита в своем турецком платье и в сопровождении мальчишек идет по галерее, ведя их за собой; она словно какой-то изящный парусник в своего рода бухте благородной английской жизни; беснующиеся собаки; снующие под ногами дети; все очень свободные и величественные; телега везет дерево на распиловку большой циркулярной пилой. «Как ты опишешь все происходящее?» – спросила я Виту. Она ответила, что для нее это нечто незыблемое, не меняющееся на протяжении столетий. Они веками возят дрова из парка, чтобы топить огромные камины, а ее предки точно так же ходили по снегу со своими огромными собаками. Все века казались яркими, прошлое – выразительным и внятным, а не беззвучным и забытым; позади стояла толпа людей[543], отнюдь не мертвых, ничем не примечательных, светлолицых, длинноногих и приветливых на вид; так мы довольно легко добрались до эпохи королевы Елизаветы. После чая, пытаясь найти письма Драйдена[544] для меня, Вита достала любовное письмо лорда Дорсета[545] (XVII век) с прядью его мягких золотистых волос, которые я секунду подержала в руках. Возникло ощущение вытащенных на свет звеньев цепи, которые обычно находятся под водой. В остальном никакого особого благоговения или новых чувств. Аристократы не какая-то особая раса. Простор и привлекательность имения поразили меня. Я вернулась домой к Марджори Стрэйчи[546], Тому Элиоту, Нессе и Роджеру. Общество немного ограничило тематику бесед – никаких разговоров о духовенстве или о стране, – зато какое оно живое и подвижное по сравнению с…

Далее Вирджиния начинает новую тетрадь (Дневник XVI).

3 февраля, четверг.

Судьба всегда складывается так, что новый дневник я начинаю в феврале. Зачем, спрашивается, мне новый том? (Но есть новшество: это не тетрадь, а блок листов – настолько мне лень сейчас заниматься переплетом). Какова цель моих дневников? Взяв на днях один том, Л. сказал: «Боже правый, если ты умрешь первой, мне ведь придется это читать». Мой почерк портится. Да и разве я пишу что-то интересное? Зато я всегда могу скоротать часок за чтением своих дневников; к тому же в один прекрасный день, они послужат основой для мемуаров.

Это напомнило мне о Веббах, о тех напряженных 36 часах в Лифуке[547], в роскошном пансионе с синими книгами в коридорах, и о тех, кто предан делу, – я имею в виду цельных людей. Их секрет в том, что они по природе своей не имеют душевных терзаний, которые разрывают тебя на части; их действия целостны и точны. Без вкуса и слуха (хотя миссис Вебб слушает Моцарта и, полагаю, предпочитает его Генделю[548]) можно больше налегать на хлеб с маслом и что-то еще, столь же обыденное. Холодным дождливым утром мы в быстром темпе гуляли по вересковой пустоши, разговаривая, разговаривая, разговаривая. В их работоспособности и бойкости чувствуется идеально отлаженный механизм, но механическая речь не очаровывает, не наводит на размышления, а срезает траву разума под корень. Я слишком тороплюсь, чтобы писать подробно. На миссис Вебб гораздо меньше украшений, чем раньше; она худа, неряшлива, неопрятна, с пятном на юбке и ключом на цепочке от часов; ощущение, будто она вымыла полы, засучила рукава и ждет смерти, продолжая при этом работать.

12 февраля, суббота.