Читаем Дневники. 1946-1947 полностью

Были вечером Валентина и Сергей Яснопольские, инженеры с Беломорья. Пробовал выспрашивать о канале, но они или очень тупы, или у меня самого фокус вещи переместился с аврала на Зуйка и тем самым интерес мой переместился с плотины в природу - ничего я от них не получил.

16 Декабря. Потеплело, порошит.

Вчера видел афишу с лекциями о русской литературе, с заключительными разделами: А. Толстой - «Петр I», Шолохов -«Тихий Дон», Фадеев - «Молодая гвардия». А Пришвина не было, и это меня укололо, хотя не было и Достоевского, и Лескова. Неприятный этот укол! Разве сам-то я не чувствую, что делал хорошо и сделал, что мог. И все-таки колет. Нечто вроде как у Пушкина и Лермонтова, столь независимых людей, их тяга к светскому обществу. От этого чувства унизительного можно отделаться, только если бросить литературу. Но т. к. это нехорошо и невозможно, то остается продолжать соревнование и надеяться на лучшее в творчестве, целящее всякое унижение самолюбия.

Разум бывает прекрасен, когда показывается людям своими далекими границами, обнимающими огромный простор.

Это как выходишь из темного леса на берег и открывается море.

Или как Пушкин, замученный мыслью о судьбе бедного Евгения, вдруг как будто на берег океана выходит и говорит: «Красуйся, град Петров, и стой!»

И еще сильнее и бесконечно шире, чем океан, открываются границы разума, когда вдруг вспоминается Распятый с Его словами: «Прости им», и самому захочется помолиться за своих врагов.

17Декабря. Сильнейший из всех бывших нынче морозов -23.

Много вчера придумал для своего «Царя» и сегодня начинаю разрабатывать с того места, когда Зуек сговаривается

388

с бродягой о побеге (начало динамической части). Так определилось: 1-я часть - экспозиция природы с историей, 2-я часть - экспозиция действующих лиц, 3-я - динамическая. Решил написать вперед динамическую часть и после вернуться к доработке действующих лиц. Возможно, что 3-я часть будет вчерне и доработается после 2-й.

Приехала Жулька. Ваня прописан. Ждем Ваниного отца. Сегодня поеду доставать разрешение на лося. Устроился с лосем (Мих. Степ. Кузнецов).

Приходила Л. Лавинская (из компании Маяковского, Бриков, обломки ЛЕФа).

Так все это было близко к Ягоде и ГПУ.

Источник поэзии (Маяковский) сливался с источником власти (Ягода, Брики) в одной воде.

Становится понятным то чувство врага, о котором я говорил Ставскому (- Чувствую, что меня кто-то не любит, Сталин? - Что вы! Сталин вас любит!). Вот это самый враг и был, что стоял возле Маяковского (Агранов), и та же сила (власть), что рубит лес на дрова (для пользы). И надо помнить, что это же последняя сила, утверждающая берега наших возможностей («Красуйся, град!»). Мы чувствуем эту силу отрицательно в страданиях ближнего (Евгений) и положительно («люби врагов своих») в осуществлении, когда Евгений умрет и с ним современность пройдет в «прошлое», и осуществится будущее («Красуйся!»).

«Люби врагов» в некотором смысле означает и люби будущее, потому что не они создают будущее: а они только тем создают его, что разрушают наше настоящее и, разрушая, вызывают нас строить будущее (Евгений - это настоящее, а «да умирится же!» - это будущее»).

18 Декабря. Мороз и ясно.

Были на генеральной репетиции «Ромео» Прокофьева. Во втором акте не мог удержаться от слез - до того прекрасна 389

музыка, чары Улановой и ансамбля. Третий акт перегружен, финал пошл. Чувствуешь тиски со стороны, как везде.

19 Декабря. Николай.

Вспомни брата своего, Михаил! Какой был хороший человек и как не пришлась ему жизнь от начала и до конца. А что? не его ли «идею» (о Светлом человеке) теперь я веду и хочу провести ее... Брат должен быть мне благодарен.

Поздравил Асеева - попал не в того Николая (Асеев в июне -Николай Кочанный). Пришли к Замошкину - тот именинник 9 мая (Вешний).

Симонов пришел в «Новый мир» и всех обласкал, а потом постепенно, наполняя своими редакцию, старых стал выжимать тихо, как вода выжимает из норок мышей.

И бедный Замошкин уходит (Тургенев в «Отцах» мог расправиться с отцами, опираясь на образ Базарова, - и Базаров действительно был!). А нас, «идеалистов», теперь выпирают - во имя кого?

Образование - наша сила, совесть наша, разве близость ко времени? но разве не отдаем мы всего, только чтобы сблизиться со временем?

По всей вероятности, побеждает теперь американизм, состоящий из способности в нужный момент предпочесть действие идее (этому движению помогают чрезвычайно евреи).

Любитель чтения сейчас может все прочитать, и вдруг окажется -пропустил Аксакова, не читал! Учатся на ходу, между делом, урывками.

20 Декабря. Пасмурно, метет, слабый мороз. Неприятности по случаю 80% лося. Решение вопроса о Леве (И. Ив. Махов помог).

21 Декабря. Оттепель.

Когда происходит какая-нибудь гадость (вроде как с хлебом было: всех лишить, а потом дать обратно), то Галина Д. рекомендует не обобщать гадость и относить ее не к правительству,

390

Перейти на страницу:

Все книги серии Дневники

Дневники: 1925–1930
Дневники: 1925–1930

Годы, которые охватывает третий том дневников, – самый плодотворный период жизни Вирджинии Вулф. Именно в это время она создает один из своих шедевров, «На маяк», и первый набросок романа «Волны», а также публикует «Миссис Дэллоуэй», «Орландо» и знаменитое эссе «Своя комната».Как автор дневников Вирджиния раскрывает все аспекты своей жизни, от бытовых и социальных мелочей до более сложной темы ее любви к Вите Сэквилл-Уэст или, в конце тома, любви Этель Смит к ней. Она делится и другими интимными размышлениями: о браке и деторождении, о смерти, о выборе одежды, о тайнах своего разума. Время от времени Вирджиния обращается к хронике, описывая, например, Всеобщую забастовку, а также делает зарисовки портретов Томаса Харди, Джорджа Мура, У.Б. Йейтса и Эдит Ситуэлл.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Дневники: 1920–1924
Дневники: 1920–1924

Годы, которые охватывает второй том дневников, были решающим периодом в становлении Вирджинии Вулф как писательницы. В романе «Комната Джейкоба» она еще больше углубилась в свой новый подход к написанию прозы, что в итоге позволило ей создать один из шедевров литературы – «Миссис Дэллоуэй». Параллельно Вирджиния писала серию критических эссе для сборника «Обыкновенный читатель». Кроме того, в 1920–1924 гг. она опубликовала более сотни статей и рецензий.Вирджиния рассказывает о том, каких усилий требует от нее писательство («оно требует напряжения каждого нерва»); размышляет о чувствительности к критике («мне лучше перестать обращать внимание… это порождает дискомфорт»); признается в сильном чувстве соперничества с Кэтрин Мэнсфилд («чем больше ее хвалят, тем больше я убеждаюсь, что она плоха»). После чаепитий Вирджиния записывает слова гостей: Т.С. Элиота, Бертрана Рассела, Литтона Стрэйчи – и описывает свои впечатления от новой подруги Виты Сэквилл-Уэст.Впервые на русском языке.

Вирджиния Вулф

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ
Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ

Пожалуй, это последняя литературная тайна ХХ века, вокруг которой существует заговор молчания. Всем известно, что главная книга Бориса Пастернака была запрещена на родине автора, и писателю пришлось отдать рукопись западным издателям. Выход «Доктора Живаго» по-итальянски, а затем по-французски, по-немецки, по-английски был резко неприятен советскому агитпропу, но еще не трагичен. Главные силы ЦК, КГБ и Союза писателей были брошены на предотвращение русского издания. Американская разведка (ЦРУ) решила напечатать книгу на Западе за свой счет. Эта операция долго и тщательно готовилась и была проведена в глубочайшей тайне. Даже через пятьдесят лет, прошедших с тех пор, большинство участников операции не знают всей картины в ее полноте. Историк холодной войны журналист Иван Толстой посвятил раскрытию этого детективного сюжета двадцать лет...

Иван Никитич Толстой , Иван Толстой

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное