Дневники

Новелла — юродивая, больная, лохматая, уклончивая, но бесконечно милая, яркая, киплинговская кошка, что «ходит сама по себе». Глаза умные лирически-насмешливые — настороженные, какие бывают только у подлинных поэтов.

1964 17 июня. Погода потрясающе прелестная. Жар

ко. Птицы, ни облачка. О, если бы не было дождя во время костра!

У нас ремонт. Красят крышу, выкрасили мой балкон, заливают отмостье асфальтом. Я очень радуюсь всему этому, хотя и понимаю, что недолго мне пользоваться этим отремонтированным жильем.

июня. Утро: дождь!! Вот тебе и наружный ремонт. Вот тебе и костер. После того, как я умру, вся жизнь переполнится такими событиями, вещами, стихами, романами, именами, о которых я сейчас и понятия не имею. Через десять лет после моей смерти моя нынешняя эпоха покажется древностью. «Это еще когда жил здесь Чуковский», — будут говорить о Переделкине.

Только что уехала от меня милая Инуи, подарившая мне ту ручку, которой я пишу сейчас. Книжки ее детские (проза) написаны под сильным английским влиянием — я устроил в детской библиотеке выставку ее книг, несколько ее портретов. Она надела кимоно, и мы пошли с нею по улицам Переделкина. Вместе с нею приехали: студент и студентка университета Дружбы — Ясуко Танака и Юза Танако (муж и жена) и Ирина Кожевникова из «Советской женщины». Я пригласил Веру Никол. Маркову и ее мужа Леонида Евгеньевича, художника. Маркова, отличная переводчица, бегло говорит по-японски. У Инуи прелестный смех — такого я никогда не слыхал, как будто она решила засмеяться, но на половине бросила, раздумала. Что-то есть в ее смехе младенческое. Мы пошли в Дом творчества — к Марковой, там японцы спели несколько народных японских песенок—в маленькой комнатке. Потом пошли к Лили Брик и Катаняну и пригласили Новеллу Матвееву, она спела: «Какой большой ветер» и «Окраину».

Сегодня я бегло познакомился с Евтушенко и с Ахмадулиной.

июня. Снова взялся за Зощенко. Пишу первые полторы страницы целый месяц. Из-за этого даже не мог поехать навестить Паустовского (в Барвихе). Вечером гулял с Нилиным. Он на словах страшно левый. Бранит Хрущева за то, что тот сказал в Дании заносчивую речь. «Ему бы поучиться у датчан сельскому хозяйству. Ведь как-никак маленькая страна, 5 миллионов жителей, а кормит молочными продуктами половину земного шара. Зачем такое зазнайство». Нилин пишет сейчас о Бурденко и рассказывает случаи гражданской доблести Бурденко (т. е. его мнимых выпадов против Советской власти).

Встретил глухую сестру Веры Вас. Смирновой — 1964

очень милую, набожно верующую в марксистскую эстетику. Должно быть, это от глухоты.

июня. Воскресенье. Троица. Безоблачный день. Жара. Костер. Больше тысячи детей — чудесных.

июня. Божественная погода продолжается. Сегодня неожиданно получил первые листы 1-го тома Собрания моих сочинений. Мне кажется ужасным предисловие и отвратительным «Серебряный герб».

Вожусь с Зощенко.

Сегодня была у меня бывшая балерина Гердт и брат Ираклия Элефтер.

Сирень цветет бешено.

Маляры кончили ремонт.

июня. Вчера в Доме творчества две «вдовы»: Лили Брик и Н. А. Нольде (Коган). Одна — о Маяковском, другая — о Блоке. О, если б их увидели сейчас Маяковский и Блок. Нольде совсем плоха: разбита параличом, еле движется, в лице ни кровинки, глаза мертвые.

Лили говорит мне:

Не правда ли, странный человек был Володя? Очень странный.

Утесов гениально показывал трех портных, у которых советские люди заказывают себе пиджаки: польского, латышского и еврейского.

Петра Семеновича Когана Маяковский презирал как воплощение всяческой тупости. Издевался над ним в стихах. Но чего не сделает смерть. Вчера я видел, как вдова Когана передавала вдове Маяковского фото (лекция Дюамеля), на которой присутствуют и Маяковский и Коган. И вдова Маяковского нежно спросила:

А где же Петр Семенович?

А Петр Семенович вот здесь.

июня. Были у меня вчера четыре джентльмена. Л. Н. Смирнов, Председатель Верховного суда РСФСР, В. Г. Базанов, директор Пушкинского Дома, Е. Ворожейкин, директор Юриздата и еще один, чья фамилия не выяснена. Мои коллеги по изданию 8- томного Кони. Я стал критиковать их проспект (пропустили дело о крушении поезда в Борках: дали в III томе то, что надо было дать в IV-ом, отвели под комментарии всего по 2 листа!). Они слу- 1964 шали без интереса, ибо цель их приезда — уговорить

меня, чтобы я дал вступительную статью об Анатолии Федоровиче.

Но ведь я написал статью о нем.

Чудесная статья!

В ней я сказал все, что знаю о нем. И больше сказать мне нечего.

Все же настаивают. Оказалось, что со Смирновым, Председателем Верховного суда, я уже встречался в жизни — на Лахте, в Ольгино, в 1922 году. Он говорит: «помню, вы все возились с детьми». Был ли он тогда ребенком, я не решился спросить. Он тучный, высоколобый, с усталым лицом. Я заговорил об Иосифе Бродском.

Он оживился:

Представьте, я получил о нем два письма. Оба из Ленинграда. Одно по-английски. Пишет какой-то студент — на бумаге, вырванной из тетради. Такое смешное письмо…

Вам смешно, а он страдает. Больной, должен где-то под командой грубых людей возить навоз и т. д.