Дневники

Очень смешное письмо…

Я стал говорить о злобном Прокофьеве, который из темных побуждений решил загубить поэта, о невежественном судье, База- нов и незнакомец вяло поддерживали меня, но Смирнов отошел в угол балкона (покурить) и все говорил:

Такое письмо… И по-английски.

Мы вышли с ним в лесок. Он стал жаловаться на усталость. Должен сейчас ехать обратно в Москву. Много непрочитанных дел: убийства, изнасилование и снова убийства… Несколько человек к расстрелу.

Лицо симпатичное. Интеллигент. На прощание:

Это очень хорошо, что вы любите детей.

26 июня. Почти весь июнь был солнечный. Утро золотило деревья. Сегодня первое утро в облаках. Но птицы поют, как и прежде.

Вчера Зина (девица, у которой умер отец) пришла ко мне с предложением бесплатной работы, т. к. у нее каникулы. Она — студентка. Я обрадовался. Но оказалось, что она никогда не читала Анны Ахматовой; знает об Эмиле Золя только понаслышке. Я лег на диван и попросил ее читать мне вслух статью о Золя в «Вопросах литературы» (№ 6). Она читала: «Бальзака», «Нана», «Эрио», явно не понимая того, что читает. Я вежливо отклонил предложенные ею услуги.

Гуляя вечером, встретил Баталова. Он проезжал 1964

в «самоделковой» машине, перестроенной из «Москвича». Говорили об Иосифе Бродском, судьбой которого Баталов живо интересуется. Приехал он к Шкловскому по каким-то киношным делам. «Ну и субъект!» — говорит он о Шкловском.

Мне предложили выступить по радио к юбилею Ахматовой.

27 июня. Облачно. Целый день возился с Зощенко. Только в 8 час. вечера встал из-за стола. Пошел гулять с Ваней Халтуриным. Встретили Андроникова; только что вышла его новая книга, он обещал принести. Андроников закапывает свой огромный талант в землю: Кирпотина он не показывает, так как Кирпотин обижается. Фадеева не показывает, т. к. Фадеев трагически умер. Суркова не показывает, т. к. Сурков — начальство. Маршака не показывает, т. к. Маршак обидчив, Федина не показывает, т. к. ... и т. д., и т. д., и т. д.

С ним была Манана — его красивая и умная дочь.

28/VI. С ужасом вижу, что «Зощенко» никуда не годится. Пишу его с 1-го марта, думал выкроить 10 страничек, но и это не удалось. Были вчера Таня с Верой и Изида с Тришкой. Таня приехала не ко мне, а к Белинкову, который болен воспалением легких. Белинко- ва били и истязали в лагере — он вернулся оттуда полутрупом. Сколько я знаю его, он всегда на пороге смерти. Страданиям его нет конца: легкие, сердце, желудок — все искалечено, изуродовано. Жена его Наташа — страдалица. Она тяжко работает (в каком-то институте — «оформляеткниги»), и все ее мысли — о нем. Он в Переделкине, она каждый день ездит поездом на службу — и кажется на десять лет старше, чем есть. Конечно, мне жаль его очень, и я даже чувствую себя виноватым перед ним — но разговоры с ним меня утомляют, я заболеваю от них. Он написал книгу о Тынянове, она имела успех, — и он хочет продолжать ту же линию, то есть при помощи литературоведческих книг привести читателя к лозунгу: долой советскую власть. Только для этого он написал об Олеше, об Анне Ахматовой.

Он предложил мне свои рукописи — для прочтения. Я отказался, так как перегружен работой сверх головы. Он обижен на меня кровно. Но мне утомительно читать его монотонную публицистику. Это сверх моих сил. Теперь он навалил свои писания на Таню. Она чуть не плачет: он пишет так затейливо, претенциозно, кудряво.

1964 нему отвратителен: это самая слабая, самая неори

гинальная из моих книг. «От 2 до 5» — неплохо. А из сказок не надо было включать «Бибигон». «Бибигон» и «Серебряный герб» — единственные вещи, которые я писал без азарта, равнодушно и вяло. Нужно было бы выбросить их. Продержал 30 листов. Осталось 16.

Вчера были у меня критик Огнев, поляк Северин Поляк и армянский поэт Эмин.

Гулял с Сергеем Бонди.

5 июля. Три дня назад Лида вышла из наших ворот, чтобы пойти в Дом творчества — и увидела автомобиль. Отбежав от него в сторону, она не заметила велосипеда, который мчался за ним. Велосипед сбил ее с ног, она рухнула на землю — повредила себе всю левую сторону тела; с тяжкими ушибами ее доставили в дом. Оказалось, что во всех больницах выключены телефоны. Сейчас она в городе…

Я правил (в «кукушке»*) корректуру «От двух до пяти». Понадобилась сноска из маршаковского «Воспитания словом». Я взял эту книгу, нашел нужную страницу и стал записывать в корректуру, позвонил Володя Глоцер, который был у меня вчера с Риной Зеленой, и сказал мне два обыкновеннейших слова: «Маршак умер» — и меня словно кипятком ошпарило. Рука дрожит, не могу собрать мысли.

И страшная мысль: что если узнает Лида?!

Она сейчас изнервленная, прикованная к постели, лишенная возможности попрощаться с ним, написать о нем, — я позвонил Люше, чтобы она приняла меры, но ведь приедет Любарская — и остановится у нас на квартире. Любарская приедет на похороны.

вообразил, что будет макет, макета мне не показали. 1964