Горького стал привлекать, но тут пошел бессовестный конфликт. Эта истерическая особа, жена Горького, которая работает с Луначарским, сразу: «Ах, я с удовольствием… И вечер устрою… И Алексей Максимович лекцию прочтет… Только ведь это вполне нейтральная организация? Ведь она так же будет действовать, когда Ленин будет сидеть?» Бесстыдность сейчас этих вопросов взъерепенила «честных» старых членов Креста.
А Горький… почти преступник. К нему сегодня пришла сестра этого несчастного Шингарева, а он ее выгнал. И сказал Ив. Ив-чу (с какими глазами?), что «вот если б Ленин был в этом положении, я бы помог, а Шингареву помогать не хочу».
Очень серьезные проекты о смертной казни. Хотят начать со своего Шнеура (ловкий ход!), а потом уж нескольких кадет…
Дела у них пока не очень ладятся. Привлекут, очевидно, своих подручных – левых эсеров. Война фактически кончилась, солдаты кончили ее «утонутием», буквальным, в вине разгромленных погребов. Но и мира нет – даже похабного. Немцы еще прикидывают, когда его ловчее будет устроить, подписать со «своими». Пока – стягивают войска к югу, на случай, если понадобится помочь хлипким и трусливым большевицким отрядам в их войне с Украйной и казаками. Помогут «победить»… и заберут, конечно, все для себя.
Странно! Я ничего не вижу вперед. Странно потому, что, стоит перелистать мою запись с начала войны, – и поразишься, как иное, в конкретной точности, было угадано. А теперь – или все уже перешло за грань человеческой логики и разумения, или – узлы перенесены за поле зрения нашего, они уже не здесь – у немцев. И мы без ключа.
А голым «чувствам» я не верю.
Это две выкинутые редакторами «нецензурные» строчки из моего сегодняшнего стихотворения «Им» (т. е. «декабристам»), которое я вчера ночью написала и сегодня напечатала в «Вечернем звоне».
Ветрогона Васю, который давно тут нелегально околачивался и вел себя с детско-кадетской неосторожностью, арестовали у Молчанова (мужа Савиной) и засадили в крепость. В камеру сырую и в полной изоляции.
Темный для нас – но какой-то стройный план – развивается. Случилось: 1)
Высоких гостей-«врагов» с почетом охраняет Смольная стража. Троцкий дает им обеды и завтраки, происходят в Смольном самые секретные совещания «высокогосударственной важности».
Абсолютный голод у дверей. С Сибирью – смутно, слухи, что она отложилась, что какое-то там правительство с Потаниным во главе. Южнее Курска нет движения. Там –
Чернов опять как будто снюхивается с большевиками. Однако Учредительное собрание (да черт ли в нем теперь?) в том же висячем положении. Ремонтируется Зимний дворец – не то для большевицкого конвента, не то для еще высших немецких гостей. Я так же спокойно запишу – если это будет, – что вот «сегодня прибыл Вильгельм» и что «Троцкий хлопочет о приеме». Ибо еще неизвестно, будет Троцкий «представляться» или именно тогда ударит час расплаты с ним с заднего крыльца и внушительное «Вон!». Случится то, что умнее и германцам выгоднее.
Завтра наша властвующая сволочь решила показать лицом предложенный товар. Устраивает демонстрации «правительства» и «торжествующего народа», «ликующих подданных». Строго воспрещено вмешиваться не ликующим. Заранее арестовываются те, кто, по теории вероятия, ликовать не будет. Объявлены соответственно похабные лозунги: «Смерть буржуям, калединцо-корниловцам» и т. д.
Стекайтесь, серые обезьяны, несите ваш звериный лес знамен!
Дмитрий говорит: надо было бы тоже устроить демонстрацию, вернее – процессию: такую тихую, с горящими факелами, с большим красным гробом, и на нем надпись: «Свобода России»… А я поправляю: нет, написать страшнее. Надо написать просто – «Россия»…
Вчера тяжелая история в крепости: денщик Павлов (помощник коменданта) перехватил письмо Карташёва к сестре, где он писал, что «Россия поступила к немцам в батраки». Ворвался к заключенному с солдатами и загнал в карцер. Остальные министры объявили голодовку.
К счастью, сегодня уладилось как-то; перевели Карташёва обратно. Положение, однако, там скверное.