Дневники

В 12 часов мы узнаем, что заседание продолжается и – будет продолжаться до последней возможности. Очевидно, атмосфера и обстановка – плохи. Прервать, не исполнив намеченной задачи, – опасно. Вместе с тем они уже начинают ошибаться. Ибо не сокращают своих речей, и может случиться, что при таком внешнем удлинении задачи – никому не хватит просто физических сил. Или большевики выйдут из терпения.

Очень все-таки неумные люди.

Пока в «порядке дня» эсеры победили. Ведут условленную линию «манифеста», который должен быть прочитан и начинается так: «Учредительное собрание, открывшись сего числа и т. д., объявляет, что приняло всю власть в свои руки. Учредительное собрание постановило: О мире… О земле… О воле… и повелевает…»

До сих пор никакого «викжелянья» незаметно. Этот «мой» манифест написан так, что его не допускает. Но повторяю – я всего жду от эсеров (Чернова). И вот в случае их внутреннего, малейшего, уклона к соглашательству с большевиками – я прокляну час, когда приложила руку, чтобы помочь этим непростимым преступникам.

Впрочем, тогда моей помощи и не будет… Нет, будет! Они оставят весь свой сверхбольшевизм, только выкинут «о власти», начало и конец. Умолчат о всякой «власти», а за кулисами пойдут предлагаться левым и большевикам…

Уж очень я презираю Чернова. Подождем гадать. Пока – признаков преступности нет. А если они провалятся не по этой линии, а по какой-нибудь другой (провал-то вообще – почти наверен), то я не удивлюсь и ни в чем не буду раскаиваться. Буду искать следующих очередных сил и, если пригожусь, – буду им помогать.

Пока у этих – угрожающе лишь словоизвержение, испытанно-негодное ни к чему средство.

Кончаю, поздно, все равно ничего больше не узнать сегодня. Подхожу к окну, приподымаю портьеру… там, за темными деревьями снегового сада, под невидимым куполом дворца, – еще не кончили. Кончат к утру?

Я думаю, уйдут большевики с заседания (их прием). Все кончится ранее конца.

6 января, суббота (утром)

Ушли большевики, когда выяснилось, что принимается эсеровский «порядок дня». За ними вскоре ушли и левые эсеры. Заседание продолжалось. В неприлично-безобразных условиях. Среди криков ночного караула (Учредительное собрание – под караулом!), требовавшего окончания. Все последующее принималось без прений, но смято, растерянно, скомкано.

И под настояния и угрозы улюлюкающих матросов (особенно отличался матрос Железняков, объявивший, что «караул устал», что он сейчас погасит свет) кончалось, мазалось это несчастное заседание к 6 ч. утра!

Первое – и последнее: ибо сегодня уже во дворец велено никого не пропускать. Разгон, таким образом, осуществлен; фактически произвел его матрос Железняков. В данную минуту ждем еще официального декрета.

Почти ни одна газета не вышла. Типографии заняты красногвардейцами. Успевшие напечататься газеты отнимались у газетчиков и сжигались.

Все подробности вчерашнего заседания узнаем после. Пока записываю лишь атмосферу и общие факты. И слухи.

Утром вдруг слух, непосредственно от сторожа Таврического дворца, что убит при выходе Чернов, мальчишкой-красногвардейцем, и лежит в коридоре. Абсолютный вздор, Амалия выходила из залы вместе с Черновым (говорит по телефону). Ну вот настроение.

Рассказы о вчерашних расстрелах заранее опоенных красногвардейцев, их уличная пальба по рабочим – это нечто неподклонное перу.

Ночью, 6-го же

Сегодня днем из крепости перевезли-таки Смирнова и Карташёва к Герзони, в частную лечебницу. А Шингарева и Кокошкина – в Мариинскую больницу.

Погода неслыханная, метель с таким ветром, что лошади останавливаются. Дима поехал к Герзони и чуть назад не вернулся. Но слез с извозчика, лошадь не пошла.

У Герзони ему не понравилось. Двери в комнаты заключенных открыты, и тут же, в коридоре, у порогов, хулиганы-красногвардейцы, с тупыми мордами и вооруженные до зубов. Даже ручные бомбы у них. Весело.

Советский ЦИК утвердил полный «роспуск» Учредительного собрания. Завтра будет декрет.

Ну вот. Об остальном после. Не теперь. Теперь не могу. Холодно. Душа замерзла.

Вообще – я более не могу жить среди всех этих смертей. Я задыхаюсь. Я умираю.

7 января, воскресенье (утро)

Убили. В ночь на сегодня Шингарева и Кокошкина. В Мариинской больнице. Красногвардейцы. Кажется, те самые, которые их вчера из крепости в больницу и перевозили. Какие-то скрылись, какие-то остались.

До утра ничего не было известно. В 9 часов Ганфман из «Речи» вышел на улицу, просто пройтись, видит – кучки народа у больницы… потом Диме позвонила Панина. Тотчас собрались все, весь Красный Крест, – Манухин, Соколов – уехали.

Из «правителей» будто бы никто ничего и не знал до 11 часов. Ленин издал декрет о «расследовании». Бонч стал уверять, что это – какие-то пришлые матросы… Штейнберг обозлился и предложил других, от Герзони, освободить… «Но только не на нашу ответственность…»

Надо, однако, действовать, ибо у Герзони очень плохо, и опасность не —

……………………….

Седьмого же, ночью