Дневники

Так говорит Илюша. Зная его органический оптимизм, во-первых, его рассудительную склонность ко всяким «выжиданиям», во-вторых, – я перевожу данное на язык действительности и говорю: положение, напротив, резко определенное: дело сорвалось. Ничего удивительного: ведь было всего ½ шанса за удачу против 99½. Можно еще, пожалуй, рассчитывать на кое-какие волны, поднятые разгоном и уличным расстрелом, – но они падут, если их не муссировать, а эсеры этого сделать не могут, за ними фактически не стоят реальные, вооруженные силы. Что себя обманывать: они все еще на другой стороне. Толчок был – и оказался слаб. Дело 5 января – сорвалось.

Я еще отнюдь не говорю, что вообще дело Учредительного собрания сорвалось. Но именно дело данного дня, данных людей и данной линии их – не вышло. По всем разумным вероятиям.

Вот что я говорю (себе), во-первых. И, во-вторых (уже при Илюше), на его рассуждения советую, конечно, «линию воздержания». Какое там у них «боевое» настроение! Боевое, может быть, да глупое. Куда лезть дуром? На что глядя? Илюша верным инстинктом склоняется к… «выдержке», как он называет. Пусть утешаются этим словом, но даже если назвать это «пасс», то и то надо принять.

Борьба, однако, еще была бы возможна, в других аспектах… да только не справятся с ней данные эсеры, вот эта группа. Особенно возглавляемая Черновым.

Илюша не скрывает, что речь Чернова была отвратительна. Они пытались ее заранее процензуровать, – «но что поделаешь с этим человеком!». Ступив на эстраду, он занесся, заплавал, бесцельно и жалко раздулся в демагогию… И, в самом конце, очевидно, растерялся (это, впрочем, понятно), когда наступали матросы, требуя закрытия заседания.

Ну, дело ясно: весь вопрос в реальных силах, а этих сил у эсеров сейчас нет. Я и советую сейчас «выдержку» (по оптимистическому выражению Илюши), ибо сейчас «действовать» – просто значило бы лезть на рожон.

Настроение рабочих – загадочно-смутное. Должно быть, загадочное и смутное для них самих. Миклашевский уверяет, что и на этом заводе, и вот на этом – «повернулось»… Что уличные расстрелы «повлияли»… Ну, посмотрим эти повороты и влияния.

Большевики, конечно, переживают минуты паники. Протянут лапу, попробуют, – а если ничего, обошлось, – тут же смелеют. И следующую лапу уже дальше протягивают. Осмелевают. Уличный террор был не в их расчетах, но если обойдется, то пойдет к их осмелению. И сегодняшнее убийство в Мариинской больнице тоже может быть им невыгодно и тоже обернется в конце концов выгодой, если так пройдет. Они на глазах смелеют. Шесть месяцев тому назад они поднимались и поднимали то же матросье во имя немедленного Учредительного собрания; три месяца тому назад они еще не смели его разогнать, а теперь разогнали как ни в чем не бывало. Они вертятся на тупой забвенности опьяненной толпы варваров, играют с возможностью, что в неловкий момент она их разорвет, лавируют не без легкомыслия, но… пока очень удачно.

В общем, – тут такой «переплет», что сам черт не только ноги, но и роги обломает. Что это за подозрительное учреждение на Гороховой, «борьба с мародерством и контрреволюцией»? Почему в эту ночь все телефоны Мариинской больницы были выключены? Кем? Ведь факт, что большевики узнали о случившемся – после нас. Кто эти скрывшиеся красногвардейцы? Большевики или нет?

Надо утвердить, что сейчас никаких большевиков, кроме действующей кучки воротил, – нет. Матросы уж не большевики ли?

Как бы не так! Озверевшие, с кровавыми глазами и матерным ругательством – мужики, ндраву которых не ставят препятствий, а его поощряют. Где ндраву разгуляться – туда они и прут. Пока – ими никто не владеет. Но ими непременно завладеет, и только хитрая сила.

Если этой хитрой силой окажутся большевики – тем хуже.

Мы в снеговом безумии, и его нельзя понять даже приблизительно, если не быть в его кругу. Европа! Глубокие умы, судящие нас издали! Вот, посидел бы обладатель такого ума в моей русской шкуре, сейчас, тут, даже не выходя на улицу, а у моего окна, под сугробной решеткой Таврического сада. Посмотрел бы в эту лунную, тусклую синь притаившегося, сумасшедшего, голодного, раздраженного запахом крови миллионного города… Да если знать при этом хоть только то, что знаю я, знать, что, бурля, делается и готовится за этими стенами и окнами занавешенными… Кто поймет это – издали?

Нынче днем к Мариинской больнице, окруженной толпой, подъехал Штейнберг с матросом, на автомобиле. Толпа угрожающе загудела. «Мы следственная комиссия!» На это толпа отвечала криками: «Нет, вы убийцы, вот кто вы!»

Бедная, маленькая, робкая толпа. Это еще толпа «людей». А не тех, с красными глазами, которые идут, как быки, в завладение Хитрой Силы.

9 января, вторник

Я рада, что пропустила здесь милое 8-е число. И не нарочно, так вышло. Однако что было вчера?

Утром Татьяна из Крестов, успокоенная. Смотритель тюрьмы обещал на ночь спрятать «узников» куда-то в подземелье. Никаких красногвардейцев там нет, обыкновенный караул.