Дневники

О Мордах у меня главное воспоминание – сирени, сирени, и день, и всю ночь напролет пенье соловьев в этих сиренях. Милая, нежная, как ветка сирени, – Рузя, младшая сестра. Красивая Карла, в предчувствии материнства. Помещичий быт польских аристократов.

Но как я понимала Диму! Разве можно «отдыхать», разве можно – нам «отдыхать»?

Единственно, что меня кое-как поддерживало, – усиленная работа над нашей запроданной книгой о большевизме Швеции. В Мордах я только эту работу начала и – почти кончила. (Кончила совсем – в Данциге! В Варшаве не написала ни строки!)

Долго сидеть в Мордах не приходилось уже потому, что готовилось торжественное событие – первый ребенок Карлы. Но мы и без того уже назначили день отъезда, ибо Дима писал, что в Варшаву приехал Родичев и, главное, посланец от Савинкова – Деренталь, который должен переговорить с Пилсудским и дать знать Борису, когда приезжать. Этого Деренталя мы не знали раньше. Дима о нем писал: «Человек серый».

Явно какой-нибудь из Борисовых «Флегонтов Клепиковых», если так.

С газетой, писал Дима, дело на мертвой точке. Две разные группы ее хотят и не могут сговориться. Горвиц лез и к Диме, «держал себя с последним унижением», но и Дима отверг эту «гадину».

Вообще Дима звал нас, говорил, что нанял нам 2 комнаты у евреев, себе где-то далеко у немки, Володя должен был оставаться в Краковской.

Окончательно мы разделились.

За несколько дней до нашего отъезда, когда в доме никого не было, кроме нас, ибо муж Карлы и Рузя уехали в этот день в Варшаву, – Карла внезапно взяла да и родила!

Утром нам объявил старый слуга: родилась девочка. Даже доктор не успел приехать, даже акушерка из Седлица!

Мы были весьма сконфужены.

Конечно, телефон, телеграммы, к вечеру прилетел Генрих (муж) с Рузей, скоро Марыня, потом другие… Юзик был на фронте.

Это случилось, кажется, 13 мая. А во вторник, 17-го, мы, простившись с больной Карлой и младенцем (его сняли на руках у Дмитрия), уехали в Варшаву. С нами ехала и Марыня.

Дима нас ждал на нашей новой квартире, на Крулевской, 29-а, против самого Саксонского сада, у евреев Френкелей.

Отсюда начинается наша новая варшавская фаза и, лично для меня и Дмитрия, самая важная.

14 ноября, воскресенье, Париж

Сегодня, после очень скверных известий о Крыме из-под руки (газеты печатали, что Врангель спрятался за Перекоп «без потерь», а Перекоп неприступен) – сказано, что Врангель весь провалился, большевики прорвались в Крым, откуда все хлынуло на пароходы, и сам Врангель будто бы уже в Константинополе. Вчера Евгения Ивановна* приносила два письма от Савинкова – откуда-то из-за Пинска. Очень бодрое. В обоих – «Я уверен, что мы дойдем до Москвы». «Крестьяне знают, что идем за Россию не "царскую и барскую"». «В окрестных деревнях 3 тысячи записались добровольцами». «Как отсюда ничтожны все Маклаковы» (да и отсюда тоже, прибавила я, читая). И ясно, пишет еще, что «Рангель» – по выговору крестьян – непременно провалится.

Зильберберг, жена Б.Савинкова.

Хорошо, но что могут сделать Савинков и Балахович – одни! У большевиков 1) такая база, 2) неограниченное число человечины, 3) всемерная помощь немцев, и тактика их, и тяжелые орудия. Как бы ни был прав и свят Савинков (?), какой бы ни был дух у них, – у большевиков пушки…

За них и Англия. Против одна Франция, но и то платонически и надвое: как она смогла допустить, чтобы Польша заключила мир? Ведь это же абсурд, если признаешь Врангеля! Ведь ни большевики, ни мы не скрывали: если Польша даст им «передышку» – они кинут все на Врангеля.

Ну, дойдет очередь и до Польши. Продала себя за… даже не за золото большевиков, а за их золотые обещания.

Нет, довольно. Пусть теперь соединяется с ними Ллойд-Джордж, пусть их признают, пусть они расползутся по всей Европе, пусть, пусть!

С немцами рука об руку они «научат Европу уму-разуму», как сказал Троцкий. А под конец проучат и своих помощников самих.

Я давно не выхожу, больна. Однажды обедала у Пети.

От Димы за все время одна несчастная телеграмма – «сложное положение…», «видел Пилсудского»… Какой кошмар это молчание!

Была в Версали – у Зины Р.[65] Приехала курочка Амалия.

Здесь вообще кошмар и скандал – эта русская колония…

Делать ничего нельзя.

«О, эти сны! О, эти пробужденья!..»

Итак – с 17 мая мы с Дмитрием на Крулевской, 29-а.

Я – в большой комнате с балконом на улицу, – на противоположной стороне густые, душистые купы деревьев Саксонского сада (а на улице, к сожалению, опять скрежещущий трамвай). Но очень высоко (ужасная лестница) и потому все-таки лучше. Моя комната – бывшая гостиная бывше-богатых евреев. Ломберный стол посередине, где еврейская горничная, рыжая Маня, вечером подавала нам простоквашу и вареники, а днем я, разливая чай из толстого чайника, вскипяченного на газе, умоляла бесчисленных гостей не облокачиваться чересчур.

(Оссовецкий-таки раз, в конце концов, свалил все и маленький чайник разбил.)

В углу – маленькая, проваленная кроватка с красной периной. Я ее утром сама убирала и закрывала коврами, которые дала мне дочка-жидовочка Мальвина.