Дневники

Дмитрий – в маленькой комнатке напротив, через переднюю. У него такая же кровать (обе с клопами) и оттоманка.

В моей комнате – ощущение света (солнце с 5 часов) и приятной жары.

И каждый день – людей, людей! Но уже совсем не тот беспорядочный навал случайных – всяких дам, интервьюеров и поляков, как было в Краковской: в известном смысле Дмитрий, как новинка, закатился. Но зато здесь почувствовалось другое; гораздо больше толку.

Люди у нас начинали уже группироваться – «повторяться». Буланов, Гершельман (Дима их тоже присоединил к комитету), Родичев, который непреодолимо мил, добр, честен, но глуховат, притом несколько «сел на ноги», по выражению Димы. Полонофил, – но все-таки «кадет», да еще приехавший из оглупевшей Европы, – он нуждался в большой и, главное, неустанной «обработке». Дима уж тут без нас постарался – мы подхватили.

Случайные люди, «розовые», бывали, конечно, – но куда реже. И деловые.

Деренталь, стертый блондинчик довольно симпатичного вида с обвязанной шеей (его варшавский парикмахер заразил какими-то нарывами), – жил бездейственно, дожидаясь возвращения Пилсудского с фронта (а он вернулся только 17-го, в один день с нами, и когда мы ехали, – мы везде видели еще не снятые гирлянды «встречи», как на станциях от Седлеца, так и в Варшаве).

Деренталь, как выяснилось, был, действительно, Борисов «преданный», но появившийся уже как-то в более последний период. Сам по себе – он средний эмигрантский памфлетист, – вообще «писатель», – даже писал в «Русских ведомостях», – из Испании.

О других его связях с Борисом скажу потом, а пока я узнала, что Деренталь, да еще с женой, сопровождал Бориса по Совдепии весь предпоследний год; был сначала в Москве, потом проделал Ярославское восстание, потом, когда Борис чуть не умер от холеры в имении адмирала Одинца, – жена его («типичная парижанка», как говорит Деренталь) ухаживала за ним; затем они очутились в Сибири; наконец оттуда вместе, на пароходе, в Париж, обогнув чуть не весь земной шар.

Деренталь рассказывал мне о последнем годе Бориса:

– О, вы теперь его не узнаете; он сделался таким дипломатом. Так со всеми любезен. Нет следа его прежней резкости.

Нам очень хотелось ему верить. Помня Бориса-оди-ночку, со слишком явным сампрандерством (все дело в «явности»), которое всех от него бессмысленно отталкивало, – мы радовались, что он сумел приобрести нужную сейчас гибкость.

Но когда мы хотели определенно понять, кто с ним в конце концов, есть ли целая группа, – оказывалось, что как будто нету никого. Чайковский? Да, может быть. Или отчасти. Маклаков? Львов? Или кто?

Но если и никого, – то, быть может, виноват не Борис, а состояние парижской эмиграции, безнадежность которой мы уже понимали?

Относительно Польши – суть январского приезда Бориса и теперешние полномочия Деренталя – мы не скоро все это уразумели благодаря привычно конспиративным приемам Деренталя. Но оказалось, что у Бориса с Пилсудским был письменный проект соглашения, очень выгодного, с пунктом, что Польша обязуется содействовать свержению большевиков «в течение 20 года».

Если Борис при этом еще не терял все время контакта с Пилсудским, чего же он до сих пор не ехал?

Надо сказать, однако, что как раз в это время была история Польши с Украйной, неожиданное соглашение Пилсудского с Петлюрой и взятие поляками Киева.

Его взяли еще в начале мая. Пока был успех – шипели мало, а чуть дела на юге стали шататься – поднялся гвалт против «украинской авантюры» и в самой Польше; что же касается нашей русской несчастно-преступной эмиграции, то она завела себя поистине неприлично…

Родичев, впрочем, уже и в это время, вдруг вскипая, начинал тыкать пальцем: «…а сог-соглашение… сс этим рразбойником… с Ппетлюрой… этто што??»

Через Гершельмана и его друга графа Пшездецко-го принялись устраивать Деренталю аудиенцию у главы государства.

Деренталя было не понять. Он уверял, что на его ответственности лежит решить, стоит Савинкову приезжать или нет. Решит он это лишь после свидания с Пилсудским. Даром вызывать – можно ли?

От Савинкова шли нетерпеливые и довольно спутанные депеши (всегда подписанные Эми Деренталь, женой Деренталя).

В конце мая свидание, после хлопот, состоялось, наконец. У Деренталя еще и шея не прошла.

16 ноября, вторник, Париж

Да, это неслыханная катастрофа. Трагический скандал. Врангель, можно сказать, рухнул в одночасье. Буквально. Лавина всесметающая большевиков, под личным предводительством Троцкого, уже в Севастополе.

Это лишь первая реализация варшавского ужаса – мира в Риге.

Дима, с тех пор как мы уехали, почти месяц, не написал ни строки. Ни мне, да, кажется, и никому.

Я ему писала. Скажу и здесь, что знаю, с чего не возвращусь.

Наша грубая, простая линия понимания, которое мы вывезли «оттуда», – проста и непреодолима, и единственна. Мы знали, что свергнуть иго большевиков (и даже не трудно) можно только:

1) вооруженной борьбой с крайне демократическими лозунгами (Савинкова) и с чисто большевицкими методами борьбы (вроде Балаховича);