Дни яблок

И мы пошли по направлению к «той горе». Вниз. Некоторая часть её, увенчанная грандиозных размеров ясенем, находятся неподалёку от нашего дома. За обсерваторией.

— Не следовало бы покидать тебя сейчас, — раздумчиво продолжила бабушка. — Но рождение в эти дни — добрый знак. Мне следует быть там, где слабейший… А ты… ты…

— Я почти маг уже. Если точно, практически волхв, — заявил я. Бабушка остановилась. Похмыкала. И внимательно оглядела меня со всех сторон. Даже за спину зашла.

— Что это вы там ищете? — обидчиво спросил я. — Хвост?

— Скромность, — изрекла бабушка. — Точно помню, что она была с тобой ранейше. Значит, волхв? Как Шимон? Помнишь, чем он закончил?

— Там расплывчатые данные, много противоречий, — выкрутился я.

— В добром деле всё ясно, — высокомерно заявила бабушка. — Скрытыми путями рыщет зло.

— И мне ясно, — обрадовался я, — почему вы недоговариваете. Всё «следы сплутованные» сплошь и рядом. Рыщем и рыщем.

— Нет, не так, — мягко сказала бабушка, — не рышчем. Шукамем… ищем. Мне нужен драгоман[51]. Тебе не помешают знакомства также. И такие, что по воле случая…

— Что есть закон… — продолжил я и споткнулся.

— Тихесенько, — поддержав меня под локоть, сказал сухонький дед, увенчанный мятой широкополой шляпой. — Не торопыся, медленно спеши. Это немногие могут. Поверь.

Дед этот продавал у нас на Сенке орехи. Всегда из безразмерного ветхого мешка с яркими ситцевыми заплатками. Нынче такое именуют «пэчворк», тогда люди были менее корректны и решительно называли рухлядь — рухлядью.

— Могу одсыпать кило, — полуутверждающе заметил он, вернувшись к товару. — Давать? Га?

— Скоро спродашься, — заверила его бабушка. — Но спасибо. Если трошку.

— Вы, дамочка, шото знаете? — спросил старичок заинтригованно, — скáжете? Чи как?

— Знание ныне в цене, — прохладно заметила бабушка.

— Тогда горишки[52] даром. Берите, дамочка, — ответил старикашка и ловко свернул из листа газеты фунтик. Покряхтев, он наклонился, загрёб в него орехи и, завернув фунтик, протянул свёрток нам. Снизу вверх.

— Хм, — высказалась бабушка вовсе стылым тоном. — Лесик, дай пану спродавцу грошик, будь так ласков.

В кармане у меня бултыхался олимпийский рубль. Вообще-то я их собираю. Накопил уже тридцать девять, этот был бы «юбилейным». Больше ничего похожего на «грошик» у меня не было.

— Примите, — сказал я и отдал дедку монету.

— Не пожалел дорогого тебе, — удовлетворённо отметил он. — Что ж… Вверху то же, что же и внизу… и оглядывайся на содеянное.

За нами прогрохотала ворвавшаяся на остановку «двойка». Высыпала толпа пассажиров. Бабушка взяла меня за плечо и молча потянула дальше. Я оглянулся, хотя этого делать не стоит. У глухой стены сиротливо стоял пёстрый мешок, дедулю не было видно нигде. В молчании мы пересекли улицу, вошли на территорию обсерватории и обошли здание с тыла, уткнувшись в заросли терновника. Впереди виднелась огромное халабудистое строение — больница. «Двойка» простучала по рельсам у нас за спинами.

— Ещё увидишь того тыпуса, — известила меня бабушка, — знай. То болтун. Реалный шкодник. Не вступай с ним в эти твои… перерекания. Прошчайся вежливо, сразу.

И бабушка отдала мне газетный фунтик. Внутри свёртка звучно перекатывались орехи.

По тропинке мы пошли вверх.

— Все рыщем и рыщем, — повторил я, пытаясь поймать особенно прыткий орех. — Бродим.

— Совсем нет, — миролюбиво сказала бабушка. — Нет, абсолютно не рышчем. Пришли.

На холмике, откуда просматривался задний двор обсерватории, улица и чахлый сквер около бывшей пожарки, рос здоровенный ясень, который не погнушались использовать как столб. По стволу дерева вились толстые чёрные кабели и ещё пара жёлтых. Под ясенем на неаккуратной куче веток сидел увенчанный невообразимым ярко-рыжим начёсом паренёк в потёртой и утыканной металлическими цацками косухе и задумчиво плевал на землю.

— Здравствуй до последней битвы, — подозрительно ласково сказала бабушка и подтолкнула меня в спину. Я почесал переносицу.

— Привет, — заметил я, надо сказать, довольно непочтительно.

Паренёк продолжал поплёвывать во что-то, скрытое его острыми коленками.

— Не выходит звезда, — сказал он, голос у него был с некоторой помехой — вроде потрескивания. — Крест, да. Круг легко. А звезда никак.

— Стоит ли тратить силы? — полуутвердительно спросила бабушка.

— Надо ли говорить об этом? — без всякого интереса ответил он. И как-то странно передёрнулся.

— Ну да, конечно, — вырвался вперёд я, ощущая некоторую силу места. — Плевать так интересно. То ли дело — людишки какие-то ходят тут, понимаешь — зудят. Ты вообще в курсе, перед кем ты тут расселся?

В ответ шкет плюнул особенно яростно. И затейливо матюкнулся.

— Как красиво? — заметил я. — От это культура! Шишка на бошку упала в детстве, наверное. Видно, больно стукнула.

— Ну ты, посмертный, — лениво потрескивая неизвестной частью носоглотки, заметил малец. — Ротяку закрой здесь. А то уроню, не встанешь. Остряк, ты ж понимаешь. Самоучка.

У меня перехватило дыхание.

— Ах ты, пакость ржавая, — злобно заметил я. — Ща я тебе покажу, у кого тут ротяка. Животное…