Дни яблок

Бабушка сильно дёрнула меня сзади за куртку.

Пацан встал. Всё в его облике было каким-то маломерным. Маленькие, совсем чёрные глазки злобно сверлили нас. Тонкий, будто чем-то выпачканный нос зло подрагивал. Из узенького ротика выглядывали слишком длинные резцы — единственно выдающаяся деталь. Удивительно цепкие ручонки, казалось, совершенно самостоятельно сновали по карманам косухи, взятой явно навырост.

— Чего припёрлись? — буркнул он и потёр крошечными ладошками за ушами. Звякнули браслетики на худой лапке. Под ногой у меня треснула ветка, судя по сопению за спиной, это лопнуло бабушкино терпение. Я оглянулся.

— Что-то ты стала дерзкая, — раздувая ноздри словно дракон, заметила бабушка. — А всё од шныряния у корней?

— Так это она? А так и не скажешь, — тонко заметил я. — Скорее оно. Хе-хе. Где твоя мама, девочка? Небось из дому выходит только по темноте, такой доци стесняется?

Тут она прыгнула на меня, яростно вереща. Я запустил в ответ кульком орехов и выставил локоть. На меня упала тяжёлая куртка и больно стукнула заклёпками, слышно было, как по коже с металлом прыгает кто-то небольшой и злобно стрекочет. Металлическая фиговинка царапала мне шею, изнанка куртки пахла мехом, смолой и чем-то дымным, вроде серы.

Побарахтавшись, я сбросил пахучую косуху на землю. Спиной ко мне стояла бабушка и сердито выговаривала кому-то, мне незаметному:

— Абсолютно недостойное поведение! Срам! Кто ты и кто есть он? Могла бы видеть разницу в пропорциях, прошу…

Я выглянул из-за бабушкиной спины.

Возле ясеня по истоптанной полянке суетливо сновала большая бурая белка, зверёк яростно стрекотал и спешно собирал раскатившиеся прочь из кулька орехи. Я нагнулся и поднял с земли один. Белка взгромоздилась на ветку и прострекотала, злобно глядя на нас, нечто длинное и явно непечатное.

— От подобных выражений всё сделается только хуже, — заметила бабушка. Белка подскочила и тёмным пятном метнулась по ясеню вниз — затрещала кора, в воздух взвились пыль и листья, и зверёк куда-то делся.

— Провалилась сквозь землю, — удовлетворённо сказал я, — так ей и надо, хамке.

Бабушка развернулась и злобно кашлянула в кулак.

— Балабол, — скрипуче обронила она, — на кого ты замахнулся, клоп? Ирод.

— Вот когда вы сказали «клоп», — миролюбиво заметил я, — в чей адрес это было?

— Адрес известный, — заметила бабушка и раскурила сигаретку — порог с когтями.

Холм вздрогнул, ясень сотрясся, по-видимому, от корней до макушки, нас вновь заволокло пылью.

— Я занята! — провопило бесполое создание в чёрном, являясь пред наши очи. — Мне некогда валандаться! Он оскорбил меня! Хам!

В воздух взлетела новая порция пыли, что-то булькнуло, и тощую фигуру утянуло вверх по стволу. На нас посыпались листья.

— По-моему, она пьёт, — заметил я. Перемешиваясь с сигаретным дымом, над полянкой разносился тяжёлый, смачный дух «выхлопа». Сладковатый, чуть тёрпкий и смутно знакомый.

— Давно, — со вздохом заметила бабушка. — Что тут скажешь, неподобство. Обстановка нервозна. Но она очень привязана к месту.

— Позор! — заметил я. — Животное, оно и есть.

— На себя посотри, дятел! — проорало рыжее чучело в драной чёрной майке, являясь нам непосредственно из ясеня. Кончики «девичьих» ушей украшали ярко-рыжие меховые «кисточки».

— Слышишь, ханыжка! — отозвался я. — Заспиртуй бабочку!

«Девочка» несколько неистовым движением развернулась к дереву и было хотела провалиться в него вновь. Раздался глухой стук, звякнули цепочки.

— Мне грустно, — изрекла неподвижно и плоско валяющаяся на земле «белочка» и потёрла лоб, оставив на нём грязные полосы. — Я истомилась бегать. Тоска здесь… Да и наверху невесело.

— Такое, — примирительно сказала бабушка. — Но ты абсолютно не в себе. Дам тебе специфик…

— Вот!! — приподнялась на костлявых локтях шмара. — Вот!

И она помахала в воздухе здоровенной бутылью, в которой плескалось нечто похожее на сильно разведённый коньяк:

— Вот мой специфик, и идите отсюда. Не надо меня лечить!

— Да чтоб ты скисла, коза, — искренне пожелал я. — Кому ты нужна? Ещё лечить. Собутыльник тебя полечит, лопатой.

— И жалеть меня не стоит, — упрямо пробубнила девица и шмыгнула носом, измазанным чёрным пухом. Она жалобно глянула на бабушку и взвизгнула истерично. — День и ночь туда-сюда! И так до последних дней! Внутри одна гниль! Я скучаю по Железному лесу.

— Набудьбéнилась, — определил я, — совсем плохая. Бредит.

— Цыц! — грозно заметила бабушка.

— Он оскорбляет меня, недомерок! — взъерепенилась дева и, кряхтя, встала на предательски подгибающиеся ноги.

— Я не посмотрю на твою… твоё пссис… приссу… присун… — на то, что ты тут… Богоравная! Я скажу… я покажу. Я всё слышу!

Она вытянула руку и указала на меня трясущимся костлявым пальцем.

— Смотри, — прострекотала экс-белка. — Смотри по сторонам, Посмертный. Ты пробудишь их вскоре. Всё устроено… нечестно, и выход станет входом. Что может один, могут и другие, но вместе…