Дни яблок

— Ты сказала всё? — негромко спросила бабушка и подняла руки. Ясень дрогнул. Небольшие тучки на небе вприпрыжку понеслись к нам, с дерева градом посыпались листья, а с неба крупинки злого снега. Алкоголица осеклась и задрала ликомордочку вверх.

— Погода портится, — надтреснуто сообщила она. — Мне пора… Жизнь моя — стремление от корней до кроны, и так до последних дней. Ик!!!

И она дёрнулась в попытке повернуться через левое плечо или упасть на землю.

— Не договорили! Будешь без стремленья, — решительно заявила бабушка, совершенно тем же тоном, каким сообщала, что всё, что находится на тарелке, должно быть съедено, абсолютно. — Ты не властна над собой! Уже говорила. Так ты слова позабудешь…

Тощая фигура застыла в нелепой позе, звенья цепочек раскалывались с тонким стоном. Шурша и звякая, украшения скатывались вниз. Бабушка похрустела пальцами.

— Хотела всего лишь пройти скорейше, — тихо и недобро сказала она. — Не без оплаты странствия. Без оскорблений. Лишь пройти, есть мус. Я бы просила и платила, ты можешь… могла помочь. Содействовать. Но такое кламство[53].

— С чего я стану это слушать, — ворчливо заметила осыпавшаяся рокерша, подёргиваясь. — Есть дела и поважнее!

И она произвела сразу три движения: отточенным жестом откупорила бутыль, вскинула её «по-горнистски» и сделала шаг в сторону сосны. Я вытянул руку — пальцы обожгло, родинка цапнула уголок рта болью.

— Смотри и ты, — глухо произнёс я. — Сказала не к месту: «Что может один, могут и другие», — пусть эти слова обернутся против твоих желаний! — И я повернул ладонь. — Слово сказано.

Тучи, заметно сгустившиеся над пожарной частью, разразились градом. Что-то треснуло, раздался визг — в обсерватории погас свет, из окошка полуподвала повалил сизый дымок.

Вообще-то я хотел вызвать ливень.

Суть метаморфини, пьяно пошатывающейся в двух шагах передо мною, оказалась древней, и великой, и страшной, несмотря на небольшой размер — жадность и движение, скрип ветвей и клёкот, шорох корней и шуршание чешуинок там, внизу, во мраке, и рёв ветров — там, в великой кроне, и голоса, голоса, голоса…

Бутылка в нервных лапках существа треснула. В жадно запрокинутый рот по-прежнему упиралось горлышко, остальная часть отпала и разлетелась в пыль и брызги. Запахло брагой. И мёдом. Град усилился.

— А-а-а-а… — горестно проорала всё более теряющая человеческий облик девица. — Нет, нет, нет! Стой!!!

Она рухнула на четвереньки и горестно впилась остренькими пальчиками в хвою, мох, землю — куда кануло янтарное зелье. Зачерпнув полные пригоршни перегноя, она, коленопреклонённая, яростно потрясла ими в нашу сторону.

— Так нечестно! — прострекотало быстро покрывающееся подшёрстком существо, — Я отвечу, скажу… отомщу! Ты поплатишься! Знай, ты упустишь первое счастье… Проклятье, такой сложный рецепт — и в землю! Так нечестно, обманщик будет обманут… — Она стала ниже ростом, сжала кулачки и потрясла ими — сначала в сторону неба, затем опустила непропорциональные ручонки вниз. — Призываю змея и птиц в св…

— Алзо, стоп. Разговор не получился, — быстро сказала бабушка, сняла берет и взмахнула им, словно отряхивая от капель. Град перестал, будто привернули кран.

— Пить — здоровью вредить, — сердито сказал я.

Огромная рыже-серая белка уставилась на меня и явно показала неприличный жест.

— Этим унижаешь только себя, — бесцветно заметила ей бабушка. — Пора что-то решить с твоим норовом. Идём, Лесик. Беседа неудачная. Не желаю тебе здравствовать, вестница. И такое скажу — не стоит пить больше, чем хочешь…

Белка метнулась по стволу вверх. Земля у нас под ногами тяжко вздрогнула, будто вздохнула. Бабушка водрузила берет на место и тщательно заправила волосы.

— Но пойдём шукать тего шкодника, Лесик, — вздохнула она, когда мы сошли с холмика. — Та ваша гора неприветное место. Злое. А как ты научился закликать бурзу[54]? Так, без слов необходимых…

IX

Дама Октябрь — хозяйка холодных вечеров и пустых полей под стылым небом. Серьёзная, сероглазая, спокойная, несгибаемая, полна она настойчивости и воли. Она движение, не покой. Совершенный металл.

Покрывала её пахнут старым деревом, сонной землёй, мхом, далёким дымом, палым листом, мокрой кирпичной кладкой, сухостоем и вечно молодой крапивой.

Северный ветер, частый гость, трубит в свой рог с утра до ночи, празднуя победу, холод, стыль.

И где-то, будто на краю земли, погромыхивают составы — спешат успеть и приближают встречи. Ведь если поезд не придёт — пассажир с ума сойдёт, это всякий знает.

— Поезд исключённый, — любезным тоном произнесла бабушка, расправляя складочки на перчатках со всей возможной тщательностью. — Нам следует искать переход. Быстрый.

— Светофор и зебру? — спросил я, предвкушая бабушкин гнев.

— Не совсем, — по-прежнему любезно ответила она, — змей.

— Кого это вы так назвали сейчас? — спросил я. Бабушка улыбнулась уголком рта.

— И жезл, — добавила она. — И крыла, а также ртуть и срéду.

Я озадачился, всё названное было мне известно и давно, но по отдельности. А вот вместе…

— Господи! — вырвалось у меня.