Дни нашей жизни

Я выпрямился и, немедленно собравшись, уверенно ответил:

– Дядя.

– А чего ты с таким дядей шатаешься? Расскажи родителям, какой он, чтобы больше никуда тебя с ним не отпускали.

Я кивнул.

– Конечно.

Она неестественно улыбнулась мне на прощание.

Когда я нагнал родителей, они спросили:

– Надеюсь, ты ей ничего лишнего не сказал?

Я отчеканил:

– Нет. Оказался с вами случайно. Вижу вас впервые. Пойду пожалуюсь маме и папе.

Они засмеялись, и Слава потрепал меня по волосам, притянув к себе.

А поцелуй в церкви стал для нашей семьи одним из исторических моментов – наравне с началом их отношений и моим появлением.

Что ж, все верно: исторический город – для исторических моментов.

Как Губка Боб и Планктон вылезли из телевизора

Многие думают, что если в семье есть врач, значит, все домочадцы залечены, спасены от всех бед и бессмертны по умолчанию. Представляется, что дома есть аптечка с полным ассортиментом настоящей аптеки и при любом недомогании тебя тут же пичкают лекарствами.

На самом же деле такого понятия, как «аптечка», в нашей семье не существовало вовсе. У нас был только градусник, да и тот появился не сразу, а когда я впервые простыл и мне нужно было измерить температуру. Любые медикаменты приобретались не на всякий случай, а уже когда кто-нибудь заболеет. Всегда под рукой были только некоторые таблетки от головной боли.

Все потому, что, по понятиям нашего семейного доктора Льва, пациент не считается больным, пока находится в сознании и может самостоятельно передвигаться. Уживаться с такими представлениями непросто. Температура 37 и простуда? Но ты твердо стоишь на ногах, а значит, дойдешь до школы! Жалобы на боль Лев тоже не любил. В семь лет я уже знал названия обезболивающих и был в курсе, что при головной боли должен пойти и взять таблетку, а не жаловаться родителям.

Такие требования Лев предъявлял не только к нам, но и к самому себе. Врачом он работает уже больше десяти лет и за все это время ни разу не брал больничный. Это не потому, что у него такое крепкое здоровье, а потому, что он выпинывает себя на работу всегда, в любом состоянии. Если может встать и идти – он идет.

Эти странные правила были смягчены, когда в девять лет я серьезно заболел в самый разгар лета. Утром я проснулся с температурой 38 и легким кашлем. Родители поили меня жаропонижающим, но легче не становилось.

Весь день я пролежал в зале на диване. По нескольким причинам: диван можно было разложить так, что он становился больше моей кровати, а значит, удобнее для болезни и страданий. Кроме того, прямо напротив располагался телевизор. Я видел, как родители постоянно переглядываются, но мне было все равно – я чувствовал себя переваренной макарониной, горячей и липкой. Слипались даже ресницы. Иногда Слава протирал меня прохладным влажным полотенцем, и это помогало ненадолго сбить температуру, но в течение получаса она снова поднималась до тревожных значений.

Уже поздно вечером, сонно и лениво смотря «Губку Боба» по телевизору, я вдруг заметил странное. Губка Боб спросил: «Ты хочешь узнать секретный рецепт крабсбургеров?» – и высунулся из телевизора. По-настоящему! Схватился руками за нижнюю часть телика, перекинул ногу и спрыгнул на пол в нашем зале. А за ним шмыгнул Планктон. Абсолютно пораженный этим, я поднял взгляд на Льва, который сидел рядом, будто ничего не замечая.

– Папа, – позвал я ослабевшим голосом. – Папа… Они лезут из телевизора…

– Кто лезет? – не понял он.

– Губка Боб и Планктон вышли из телевизора…

Он обернулся.

– Телевизор выключен, Мики, – осторожно сказал он. – Ты что-то видишь?

В тот момент все исчезло. Телевизор действительно оказался выключен. Неужели я не смотрел по нему мультик?

Лев снова дал мне градусник. Подержав его под мышкой, я вынул его и увидел 36,6. А Лев, взглянув, вышел из комнаты и сказал Славе:

– Я не знаю, что делать. Вызывай скорую.

Его «Я не знаю, что делать» было хуже любых диагнозов. Это главный показатель того, что ситуация вышла из-под контроля и может вылиться во что угодно.

– Что такое?

– У него 41, галлюцинации на фоне интоксикации.

В девять лет я уже знал, что температура 41 – это почти смерть. Но тогда меня это не встревожило, да я и не чувствовал себя умирающим – мне было просто очень жарко и не хотелось вставать. Зато хватило сил закричать:

– Не надо скорую!

Потому что я не доверял другим врачам и боялся, что они положат меня в больницу и мне придется засыпать там совсем одному.

Пока Слава вызывал скорую, Лев убеждал меня, что это необходимо.

– Ты же сам врач, – хныкал я.

– Я другой врач, Мики, – объяснял он.

А я хныкал еще сильнее.

Но тетенька, которая приехала на скорой, оказалась доброй. Она только послушала меня слушалкой и посмотрела на мой язык, а дальше ей все рассказывал Лев. Она предложила мне поехать с ней в больницу, но я заревел, что никуда не поеду, и она сказала: «Ну хорошо».

Она выписала мне антибиотики, а в коридоре, уже уходя, негромко сказала Льву, что они болезненные. Разве таблетки могут быть болезненными? Меня это насторожило.