Дни нашей жизни

Они пошли на берег озера. Воздух был свеж, а вода, еще не нагретая солнцем, показалась совсем ледяной, когда Воловик шагнул в нее. Холод ознобом прошел по коже. Не останавливаясь, Воловик быстро пересек при­брежное мелководье, вытянул руки, оттолкнулся от пес­чаного дна ногами, врезался в воду и поплыл. Его ши­рокоплечее, обычно неуклюжее тело будто сузилось, подтянулось и напряглось. Сильными загребающими движениями выбрасывая вперед руки и погружая их почти на одной линии с опущенной к воде головой, он глубоко и сильно дышал, привычно управляя дыханием. Тело ввинчивалось в воду, увеличивая скорость молотя­щими ударами ног. Восхитительно свежая вода струи­лась вдоль его тела, словно он преодолевал быстрое реч­ное течение. Солнце дробилось на поверхности озера и вспыхивало перед глазами в разлетающихся брызгах.

Проплыв ровно столько, сколько нужно было, чтобы размяться, он повернул назад, потому что было неловко уплыть одному слишком далеко. Он увидел на берегу Асю, которая так и не решилась войти в воду, а стояла рядом с Полиной Степановной, следя за мужем из-под ладони. Какой-то человек в плавках стоял на вышке и тоже смотрел из-под ладони. Увидав, что Воловик повер­нул, человек быстро взмахнул руками, бросил свое те­ло вперед и вверх, развел руки и ласточкой полетел вниз. Прыжок был искусен — пловец скользнул в воду, не разбрызгивая ее, только мелкие пузырьки воздуха да разбегающийся круг обозначили место падения.

— Хорошо! — крикнул профессор, вынырнув около Воловика. Солнце сверкало в каплях воды, застрявших на его стриженных ежиком седых волосах и стекавших по покрасневшему, улыбающемуся лицу.

— Здорово вы! — с уважением сказал Воловик.

— Ничего! — с удовольствием ответил Карелин, — он явно гордился своим искусством и был счастлив, что мог показать его гостю. — Поплывем?

Он плыл брассом, не торопясь.

— Кроль уже не для меня, сердце поберечь нуж­но, — объяснил он. — А так — хоть все озеро переплыву. И бросать никак нельзя. Перестану — ну, тогда мне ко­нец. Старость.

Вода стала теплей и потеряла упругость, глаза раз­глядели под ее тонким слоем желтизну песка, колено шаркнуло по дну. Они выбрались на мель, почти цели­ком прикрытую нагретой солнцем водой.

— Полежим, — предложил Карелин.

Он, видимо, был непрочь отдохнуть. Слышно было его учащенное дыхание. Воловик совсем не устал, он сел рядом с профессором, охватив колени руками.

— Сейчас, может, не время, — смущенно проговорил он. — Но знаете, Михаил Петрович, я об одной штуке все время думаю. И хочется расспросить. Вот мне пред­лагают содружество... насчет этой самой механизации сборки, вы знаете. А я чувствую — не то! Не тот чело­век! Мне бы такого ученого, который в этих вопросах сам доискивается... сам душой болеет... Так что вы ска­жете — прилично мне отказаться и самому поискать че­ловека нужного?

— Обидеть боитесь? — скосов глаза на Воловика, спросил Карелин.

— Нет. Просто думаю, не получится ли зазнайство. Такой-де разборчивый, что ему и инженер уже не хо­рош. Впрочем, — добавил он, — и обидеть — тоже при­ятного мало.

— Мало, — согласился Карелии. — Только, знаете ли, есть одна область, где обиды ни при чем. Работа. Наука ли, производство ли — все равно. Если ученик в процессе исследования опровергает научные положения своего учителя, — обидно учителю? А все же ни одного настоя­щего ученого это не остановило...

— Вот  я и думаю... — пробормотал Воловик. Немного погодя он спросил:

— У вас в институте... найдется кто-либо из ученых, доцентов или там аспирантов... ну, которому эти вопро­сы механизации самому будут интересны?

— Найдется, — коротко ответил Карелин.

С берега махала рукой и аукала Ася. Воловик раз­думывал, удобно ли предложить профессору плыть об­ратно, отдохнул ли он уже, а Карелин вдруг строго спро­сил:

— Александр Васильевич, почему вы бросили учить­ся?

Вот, значит, о чем он хотел поговорить! Воловик уклончиво ответил:

— Так обстоятельства сложились. Не мог.

— Нельзя позволять обстоятельствам сбивать вас с пути, — жестко сказал Карелин. — Особенно если чув­ствуете, что можете многое сделать. А вы ведь чувствуе­те это.

Воловик промолчал.

— С какого курса вы забросили учебу?

Вопрос был нарочито обидный. Воловик вспомнил ту осень — болезнь Люси, эти жуткие недели, которые прошли как в злом бреду... смерть дочки... отчаяние Аси...

— С четвертого курса техникума, — коротко ответил он.

— Э-эх, Александр Васильевич! Это уж совсем стыд­но — недотянуть!

— Мне не стыдно, — твердо сказал Воловик. — До­тянуть можно было только на эгоизме. Наплевав на дру­гого человека.

Он глянул прямо в глаза профессору:

— Вот тогда было бы стыдно.

Михаил Петрович понимающе кивнул головой и встал. Сухонький, мускулистый, он распрямился, как пружинка, и снизу вверх внимательно оглядел Волови­ка, который стоял перед ним, подняв плечи и неуклюже охватив их скрещенными на груди руками.

— Если так, простите. Очевидно, бывает и так… Что вы намерены делать дальше?

— Не знаю. Может быть, на курсы мастеров... или сам попробую учиться.