Дни, полные любви и смерти. Лучшее

И Роберт ушел. Выстрел малокалиберного карабина был на таком расстоянии едва слышен. Вскоре Роберт принес мертвого барсука.

– Приготовь его, Этил, – приказала Магдалина.

– Конечно. Правда, я не знаю, как его готовить, но Антерос поможет.

Антероса поблизости не оказалось. Роберт отыскал его на холме: понурив плечи, старик сидел в лучах заходящего солнца и беззвучно рыдал. Его лицо казалось высеченным из матовой пемзы. Но он вернулся в лагерь и помог Этил приготовить барсука.

– Если первый из найденных сегодня камней тебя напугал, Терренс, то от второго у тебя волосы встанут дыбом, – сообщил Говард Штайнлезер. – Я не шучу. Эти камни слишком молоды, чтобы быть частью столба. Они – надругательство над здравым смыслом! Последнему камню от силы двести лет, а над ним – тысячелетний слой. О каком историческом периоде речь?

Они поели невкусное мясо барсука, запивая второсортным виски Антероса, который, впрочем, не подозревал о его второсортности. Мускусность теперь была не только вокруг, но и внутри них. Иногда костер зло плевался маленькими вспышками, и тогда свет разгонял темноту вверху. В свете одной из таких вспышек Терренс опять увидел на вершине столба темный камень. Он видел это навершие сегодня днем. Но позже, когда отдыхал в тени, его не было. Он даже забрался на столб, чтобы удостовериться: никакого навершия.

– Говард, нужно начать со второй главы, потом перейти к третьей, – сказала Этил. – Так будет логичнее.

– Хорошо. Ну, вторая глава – первый же камень, на который мы сегодня наткнулись, причем самого низкого залегания, – написана языком, никогда еще не представленным на письме. Однако читать его несложно; даже Терренс догадался, что это такое, и ужаснулся. На камне высечен анадарко-кэддоанский язык для рук – язык жестов равнинных индейцев, и здесь он представлен в виде формализованных пиктограмм. Язык сравнительно молодой, ему не больше трехсот лет. В первый приход испанцев он еще находился в зачаточном состоянии, но к первому приходу французов уже сформировался. Бурное развитие в течение одного века примечательно само по себе. Этот камень должен быть младше, чем место его залегания, но он точно залегал именно там, никаких сомнений.

– Начинай читать, Говард, – попросил Роберт Дерби.

В тот вечер он один чувствовал себя превосходно, все остальные сидели с мрачными лицами.

– «У меня триста лошадей. – Штайнлезер читал камень по памяти. – Мои земли раскинулись широко. Чтобы достичь их границ на севере, востоке и юге, нужно ехать верхом два дня; чтобы на западе – один день. Все это я дарю тебе. Мой голос взлетает, как огонь по высоким деревьям, как стремящиеся в небо желтые сосны. Мой крик – это вой сбивающихся в стаю волков, громогласный рык льва, предсмертный рев раненого теленка. Не убивай себя снова! Ты – утренняя росинка на ядовитом остролодочнике. Ты – быстрые крылья ночного ястреба. Ты – изящная лапка скунса. Ты – сок сквашенной тыквы. Почему ты не можешь принимать? Почему ты не можешь давать или принимать? Я – горбатый бык карабао с плоскогорья, я – сама река и ее заводи, я – сырая земля и камни. Приходи ко мне, но без ярости, не убивай себя снова»… Ну вот, это был первый текст – высеченный в камне анадарко-кэддоанский язык жестов. И опять в конце пиктограмма, которую я не понимаю: знак летящей стрелы и на некотором расстоянии валун.

– «Продолжение на следующем камне», естественно, – сказал Роберт. – Интересно, почему язык жестов никогда не записывали? Ведь знаки несложные и легко стилизуются. Они были понятны многим племенам. Такой способ письма напрашивался сам собой.

– Алфавитная письменность появилась в этом регионе раньше языка жестов, – объяснил Терренс. – Фактически общение с помощью жестов начало развиваться после прихода испанцев. Таким образом объяснялись с чужеземцами, а не с индейцами других племен. Но в одной части мира язык жестов получил письменное воплощение: так появились китайские иероглифы. Они возникли из потребности разных народностей общаться друг с другом. Поэтому вполне допускаю: если бы человечество изначально разговаривало на одном языке, никаких письменных языков не возникло бы. Письменность всегда начиналась как возведение моста над пропастью, так что наличие пропасти – необходимое условие.