До самой смерти

Проходит несколько дней после злополучного барбекю (сколько, не помню – дня два или три), и я перестаю мыться.

Стыдно и совсем на меня не похоже. В школе я была почти патологически одержима чистотой, вечно выкупала у соседок лишнее время в ванной.

– Сразу видно – Бет мылась! – смеялись девочки, ступая босыми ногами по тальку, который, словно тонкий слой снега, оставался после меня на полу ванной комнаты.

А сейчас?.. Холодный прием Кэрол по телефону, пугающие сообщения, ссора с Салли, а потом долгие пустые дни… Мыться стало слишком сложно. Иногда я захожу в ванную комнату с полотенцем наготове, а сделать последний шаг и залезть в душевую кабину нет сил. Зачем?

С остальными делами худо-бедно справляюсь, хотя мальчишки недавно жаловались, что я опять положила им чайных пакетиков на школьный перекус. По работе делаю минимум, чтобы Круэлла меня не трогала, оправдываюсь сильным кишечным гриппом.

И только когда Адам предлагает сводить меня к врачу, я понимаю, насколько все серьезно. Он терпеть не может врачей.

Когда Адам меняет постельное белье, осознаю, что дела совсем плохи. Вообще-то мы за равноправие полов, однако после рождения мальчиков обязанности в доме сами собой распределились на мужские и женские. Адам не меняет белье. Он рубит дрова и вывозит мусорные баки. Я готовлю. Я меняю белье.

Однажды, когда мальчики в гостях, Адам заводит меня в ванную, а там повсюду горят свечи. Сильно пахнет ванилью, то ли от свечей, то ли от пены, которая даже вылезает за края.

– Полежи в ванной, Бет. Тебе будет лучше.

Он помогает мне раздеться, как маленькой; я молчу, у меня нет сил возражать. Потом я сижу в пене, а Адам берет губку. Сначала я ощущаю теплые приятные струи, водопадом струящиеся по коже, а затем скользкую мыльную пену – Адам большими кругообразными движениями водит по спине.

Я закрываю глаза и стараюсь извлечь из себя подобие благодарности и выразить ее словами. Не получается.

– Помнишь, ты раньше хотела поехать в Китай, Бет?

– И что? – хмурюсь я.

Действительно хотела, однако уже много лет об этом не думала. В школе я до безумия обожала горы. Больше всего на свете мечтала поехать в Гуйлинь[8] и посмотреть на великолепные вершины.

– Помнишь тот альбом? Давай его раздобудем! Как звали фотографа? И начнем откладывать на поездку. Отпразднуем твое сорокалетие.

«Понятно», – думаю я, глядя на Адама. Он решил, что у меня кризис среднего возраста. Я снова чувствую вину. Я не могу сказать ему: «Ты ошибаешься, Адам. Ты думаешь, что знаешь свою жену. Мать своих детей. А ведь совсем не знаешь».

– Как называлось то место, куда ты мечтала съездить?

Я молчу, уставившись на белую пену, нужное слово тяжело ворочается в голове.

– Гуйлинь, – наконец произношу я.

– Точно!

Я закрываю глаза, по спине стекает вода. Тот альбом я увидела в школьной библиотеке, фотографа звали Хиродзи Кубота. Сестра Вероника направила меня в секцию с фотоальбомами, когда я перечитала все книги по географии.

На обложке несколько мужчин на плоских, похожих на плоты лодках с фонариками. Я всегда думала, что они отправляются на рыбалку, но не могла понять – озеро это или река. Потрясающее фото. Огни фонарей отражаются в темной воде, а сверху взирают далекие горы, которые мне в детстве ужасно хотелось потрогать. Возвышаясь, словно исполины, горы молчаливо охраняют рыбаков, слегка склонившись, улыбаются им с высоты.

– Названия непроизносимые…

– Что, дорогая?

– Названия из книжки. Я бы хотела посетить эти места, но названия невозможно выговорить.

– Немедленно начнем откладывать!

– Хорошо…

Долгое молчание.

– Давай съездим к твоей маме, Бет.

Адам прижимает губку сначала к левому плечу, потом к правому, по рукам течет вода.

Да, это ты правильно придумал, Адам.

– Как насчет выходных?

Хочу ответить, но голос словно потонул в пене или уплыл в далекий Китай, поэтому просто киваю, Адам ободряюще улыбается.

Я глубже погружаюсь в воду, Адам предупреждает – не лежи долго, Бет, замерзнешь! Указывает на свежее полотенце.

Бедный Адам! Ему невдомек, что мне уже много лет холодно. Мне мерещится мамин голос – «не лежи до посинения!». Оборачиваюсь. В дверях Адам – улыбается одними губами, а в глазах тревога.

* * *

Через четыре дня мы уже у мамы. Она обычно не ходит вокруг да около. Не впадая в панику, объявляет Адаму, что поживет у нас – прямо сейчас вместе и поедем, если не возражаете.

На приеме у врача мама тоже не тушуется:

– У моей дочери депрессия. Видимо, довольно давно. Раньше с ней такого не случалось, она у меня жизнерадостная. Но ведь это не приговор, правда? Скажите ей, доктор! С каждым бывает – пройдет!