До самой смерти

Доктор подтверждает, что депрессия может случиться с каждым, и изъявляет желание поговорить со мной наедине. Мама сначала не хочет меня оставлять, но я умудряюсь улыбнуться, она успокаивается и уходит в коридор, и тут я разражаюсь слезами. Я не просто плачу. Я рыдаю, словно весь стыд и чувство вины, копившиеся все эти годы, превращаются в слезы. В нормальном состоянии я постеснялась бы плакать при чужом человеке, однако сейчас меня не волнует, что подумает доктор. Какая разница?

Я плачу долго, доктор протягивает бумажные платочки, один за другим, и я молча их принимаю. В какой-то момент чувствую, что готова говорить. Он задает ряд вопросов, мои ответы даже мне самой кажутся настораживающими.

Доктор спрашивает, испытывала ли я за последнее время неожиданный стресс. Что послужило причиной моего состояния – триггером? Я вру. Прекрасно знаю причину, а ему говорю, что понятия не имею.

Он советует немедленно обратиться к психотерапевту, я отказываюсь, тогда он неохотно выписывает лекарство, подробно объясняет, как принимать, и заверяет, что данный препарат обладает мягким действием, не вызывает привыкания и послужит временным костылем. Затем доктор назначает повторный прием и отпускает меня домой.

Мама осваивается на кухне, а я сижу за столом с чашкой чая и смотрю, как она хлопочет – совсем как в детстве.

Мне приходит в голову, что я не представляю маму сидящей – она всегда на ногах, сколько я ее помню. Стоит у плиты. Хлопочет у стола, убирает пустые тарелки и грязные чашки. Даже во время наших еженедельных созвонов, когда я жила в школьном пансионе, мама стояла у аппарата на кухне, а не сидела в холле, как делал отец.

– Где у тебя сито? Приготовлю, пожалуй, рыбный пирог. Тут в морозильнике есть треска.

Мама изучает содержимое шкафов, а я смотрю ей в спину, и меня переполняет любовь – даже становится страшно. Сейчас она нужна мне, как беспомощному ребенку, который цепляется липкими ручками за мамину юбку.

Почувствовав взгляд, мама оборачивается.

– Все будет хорошо, Бет! Все наладится, дорогая! – говорит она ласково.

Садится напротив, берет меня за руки. Я разглядываю сосновую столешницу с круглыми отпечатками кружек.

– Когда мне было сорок, я ушла от твоего отца.

Неожиданное признание выводит меня из оцепенения, заставляет вернуться к реальности.

– Ты ушла от папы? Как ушла? Когда?

Мама теребит полы фартука, который обнаружила в кладовой – я и забыла, что у меня есть такой: из грубого хлопка с большой голубой чашкой, полной клубники.

– Вы с Майклом были студентами, мне как раз исполнилось сорок, и я подумала – зачем мне все это надо?

Я смотрю на клубнику в чашке и роюсь в памяти – пытаюсь куда-то отнести рассказанную мамой историю. Может быть, она ее выдумала, чтобы меня утешить – думает, что мы с Адамом переживаем семейный кризис, как многие пары среднего возраста?

– Мама, о чем ты?

– Наше поколение обзаводилось семьей гораздо раньше, чем вы. Жизнь была другая. Никто не «разрывался», как вы сейчас говорите. Никто и не думал про карьеру. Рожали детей, растили – больше ни о чем не помышляли. А потом… – Мама замолкает и отводит глаза. – Потом дети выросли.

Она смотрит в окно, где полощется на ветру белье – мама взяла на себя стирку, как только приехала. Мне непривычен вид белья на веревке и его хлопанье на ветру, мы всегда используем автоматическую сушку.

В памяти всплывает, как мама с красными от горячей воды руками возится у машины-полуавтомата. Да, материнство тогда было совершенно другим.

– Когда вы учились в пансионах, было еще ничего, а потом вы переехали… Я спала в ваших кроватях. Помешалась на чистоте – непрерывно что-то мыла. Но сколько бы я ни лила хлорки, все мне казалось грязным. Ваш отец без конца ворчал.

Я словно слышу папин голос: «Присядь, дорогая! Посиди хоть немного!»

– Тогда я ушла во второй раз. Перебралась к тете Еве и возвращаться не планировала.

– Мама, почему ты мне не рассказала? Я бросила бы университет и мигом приехала!

– Поэтому и не рассказала. Еще чего не хватало! В общем, я пожила у тети Евы несколько недель, а потом она отвела меня к врачу. Тогда прописывали валиум. К счастью, меня от него рвало, и я быстро прекратила прием. Знаешь, он вызывает привыкание, многие женщины подсели. Мне постепенно стало лучше – со временем.

– А как же папа? Как он справился?

– Папа ничего. Покупал готовую еду. Скучал по мне. Думаю, временное расставание нам обоим пошло на пользу.

– Подожди, – припоминаю я, – ты сказала «ушла во второй раз». А когда был первый?

Ветер треплет полотенца на веревке. Бедный папа! Без мамы он, должно быть, совсем растерялся. Как же я по нему скучаю! Запах дешевого крема после бритья. Хочешь мятную конфету, Бет? У него в кармане всегда была пачка колечек «Polo», причем фольгу и бумагу он снимал аккуратной неразрывной спиралью и такой же фокус проворачивал, когда чистил яблоки.

– Когда вы были маленькие, папа не очень разумно себя повел.

– Не очень разумно?

– Увлекся. Одной девушкой с работы.

– Не может быть!