Читаем До сих пор полностью

У нас и в самом деле были и хороший актерский состав, и хорошая съемочная команда. Я очень сблизился и с Адрианом Змедом, и с Джимми Дарреном. Это было очень важно, потому что мы проводили вместе уйму времени, запертые внутри полицейской машины. Джимми Даррен, помнится, боялся птиц. Всех птиц. Я уверен, вы оцените это: как только мы узнали о его страхе, мы все отнеслись к этому с большим пониманием. Сценаристы, например, немедленно стали добавлять сцены с действиями на крышах. Мы бегали по крышам Лос-Анджелеса посредине лета. Ничто не останавливало Джимми — кроме голубей. Одинокого, невооруженного… бескрылого голубя было достаточно, чтобы Джимми остановился. При виде голубя он весь съеживался. Даррен прыгал с крыши на крышу, преследуя негодяев, делал все необходимые трюки, пока на его пути не появлялся… голубь.

Птицы? Как можно бояться птиц? Вот высота — другое дело. Хукер ничего не боялся, Шатнер не выносил высоты. Даже крыш зданий. Так что сценаристы разрывались между мной и Джимми Дарреном, работая сверхурочно, пытаясь загнать нас на крыши.

Адриан Змед обладал огромным талантом. В дополнение к тому, что он хороший актер, он также пел и танцевал. А еще у него было потрясающее чувство юмора. Много эпизодов нашего шоу заканчивалось тем, что я преследую плохого парня, сбиваю его с ног, а пару секунд спустя подбегает Адриан. Я говорю ему: «Вызывай скорую, напарничек».

И как-то вечером мы снимали одну из таких кульминационных сцен. Я гонюсь за преступником вдоль аллеи, заваливаю его. И туууууууут подходит Адриан. Я, еле дыша, говорю ему: «Вызывай скорую, напарничек».

Адриан смотрит на меня и мотает головой. «Почему бы тебе самому не вызвать эту чертову скорую?» — говорит он, разворачивается и уходит.

Ничего себе. Это что-то новенькое. Я очень удивился. На площадке стояла гробовая тишина — пока Кен Кох не начал смеяться, а затем я понял, что меня разыграли. И тоже засмеялся.

В каждом сюжете соблюдалась довольно строгая формула: настоящие злодеи, красивые женщины и много действия. Преступниками всегда были закоренелые мошенники, или, как Хукер говорил о них, кретины, отбросы, подонки, отморозки и мразь, гнусные, омерзительные убийцы и насильники, крайне отталкивающие люди, с полнейшим отсутствием каких-либо искупающих качеств, так что даже в одном эпизоде они отрезают голову плюшевого мишки, принадлежащего юной проститутке, желающей «завязать» с прошлым. Поэтому, что бы Хукер ни делал, дабы очистить от них улицы, всё являлось допустимым. Каждую неделю Хукер сталкивался со своего рода дилеммой: должен ли я донести на полицейского, остановившегося в последний момент ради спасения беременной женщины? Неужели и вправду женщина-полицейский, моя ученица, была ранена и потеряла ногу из-за того, что я не достаточно хорошо обучил ее? Там также были намёки и на смешные моменты между мной и Адрианом, прослеживаемые на протяжении всего эпизода; Адриан приобретает новёхонький компьютер и хочет просчитать победителя в скачках; Адриан намерен показать мне, как использовать современные методы продаж, чтобы продать печенье детской организации моей дочери. Во многих эпизодах я оказывался в больнице Valley Hospital. Обычно колоритный информатор представлял сведения, приводящие меня к негодяям, начиная от растамана и слепого продавца газет и кончая дружелюбным владельцем ломбарда. По пути к справедливости я всегда наталкивался на красавиц, начиная от проститутки, думающей только о пятидесятидолларовых банкнотах, до своей бывшей жены, на пляж, заполненный девушками в бикини, дочку жертвы, и кончая женщиной-полицейским, приглашающей меня к себе «показать свой калькулятор». Чтобы собрать еще больше информации либо Хизер приходилось снимать с себя одежду, либо мне и Адриану идти в места, где другие женщины снимали одежду. В шоу всегда было много бурных действий; мы старались включить три экшн-сцены в каждый эпизод, и почти всегда была погоня. А завершали юмористическим эпилогом: лошадь, которую я выбрал наугад, поставив на номер четыре, обогнала лошадь, выбранную компьютером Адриана; моя дочка выиграла приз за лидерство в продаже печенья — потому что я продал его всем людям в участке, которые собрались учить меня, как продавать печенье.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Чикатило. Явление зверя
Чикатило. Явление зверя

В середине 1980-х годов в Новочеркасске и его окрестностях происходит череда жутких убийств. Местная милиция бессильна. Они ищут опасного преступника, рецидивиста, но никто не хочет даже думать, что убийцей может быть самый обычный человек, их сосед. Удивительная способность к мимикрии делала Чикатило неотличимым от миллионов советских граждан. Он жил в обществе и удовлетворял свои изуверские сексуальные фантазии, уничтожая самое дорогое, что есть у этого общества, детей.Эта книга — история двойной жизни самого известного маньяка Советского Союза Андрея Чикатило и расследование его преступлений, которые легли в основу эксклюзивного сериала «Чикатило» в мультимедийном сервисе Okko.

Алексей Андреевич Гравицкий , Сергей Юрьевич Волков

Триллер / Биографии и Мемуары / Истории из жизни / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное