До свидания, мальчики!

— Запомни, мой дом — твой дом, — сказал Сашка.

— Запомнила, — сказала Маруся. — Скорей бы он у тебя был.

Витька спускался первым и доказывал Жене, что это совсем другая лестница.

— Не выдумывай. Сам ты другой, — сказала Женя, и голос у нее был очень ласковый.

Потом мы купались. Вода была теплой. Песок — тоже, только надо было разгрести верхний слой. Многие купались, но их не видно было в темноте. Вдруг где-нибудь смеялась женщина или что-то говорил мужчина. Я лежал рядом с Инкой. В море появились огни, и донесло далекий лязг якорных цепей.

— Инка, я не еду в морское училище. Понимаешь, меня и Витю посылают в пехотное. В пехоте мы нужнее. Пехотный командир — это общевойсковой командир… Ерунда, просто пехотный… — Я спрятал лицо в Инкиных коленях. Она приложила ладонь к моему затылку.

— Не надо, — сказала Инка. — Это же не имеет никакого значения. Все равно три года — не пять.

Кто-то вышел из воды и лег недалеко от нас.

— Не замочил бинт? — спросила Катя.

— Я же не плавал, — ответил Сашка.

— Смотри, как красиво подходит эскадра. Ветра нет, а слышно якоря, — сказала Катя. — Интересно, где наши? — спросила она.

— Наверно, купаются. Надо же таких морских ребят послать в пехоту! Володя! — громко позвал Сашка.

— Не кричи. Я не глухой.

Катя и Сашка замолчали. Это был последний вечер, который мы провели вместе.

12

Через день Инка уезжала.

Три грузовых машины стояли во дворе школы. Инка сидела в первой спиной к кабине. В белой косынке, завязанной под подбородком, в синей выцветшей майке, из которой она выросла, и в сатиновой юбке — Инка сидела и улыбалась. Я разговаривал с Витькой и Сашкой и еще с кем-то. С нами были Катя и Женя. Все вместе мы вспоминали прошлогоднюю поездку и хохотали. Я стоял к машине спиной. Прошедшая ночь ничего не сгладила и не смягчила: то, что произошло у меня с Инкой вчера, сегодня стояло между нами.

Вчера я сказал:

— Инка, мы уже совсем взрослые. Понимаешь? Та женщина, на которую я смотрел на пляже, и Джон Данкер для нас обоих не случайны.

— Зачем ты мне это говоришь? — спросила Инка.

Я не очень отчетливо представлял зачем. Но, начав говорить, не мог остановиться. Мы сидели в самой глухой части пустыря между морем и соленым озером Майнаки, и вокруг были песчаные дюны и кусты паслена. Нас ждали на пляже, но я сказал Инке:

— Давай побудем одни.

И мы пришли сюда.

— Я не могу тебя так оставить, — говорил я. — Понимаешь, не могу. Думай обо мне все, что хочешь, но я не могу.

— Пусть все будет. Я ничего не буду думать. Пусть все будет, — Инка побледнела, и вокруг ее носа проступили веснушки.

Было жаркое солнце у меня на затылке, были Инкины рыжие волосы на песке: я еще подумал, как трудно будет вытряхнуть песок из густых Инкиных волос.

Потом я сидел и больше ничего не было, кроме страха: не за себя — за Инку.

Когда я решился взглянуть на Инку, она сидела обхватив руками колени.

— У тебя на губе кровь.

— Это ничего. Я ее прикусила.

— Ничего, не бойся, — сказал я. — Когда-нибудь это все равно должно было случиться.

— Я не боюсь. Я ничего не боюсь. Ты не обидишься? Больше этого не надо. Мне кажется, ничего не случилось и… больше не надо.

Страха больше не было: были растерянность и стыд.

— Пойдем на пляж. Наши давно на пляже, — сказала Инка.

На пляже она не отходила от Кати и Жени. Я знал, почему Инка от них не отходила: я тоже боялся остаться с ней наедине, — ведь тогда нам надо было бы о чем-то говорить, а я не мог говорить.

Потом Инка неожиданно сказала:

— Я пойду, а то собраться не успею.

Я смотрел, как она одевалась, и со страхом думал, что должен пойти ее проводить.

— Женя, ты хотела взять выкройку юбки. Пойдем? — сказала Инка. На меня она не смотрела, а я на нее смотрел и чувствовал, как на глазах проступают слезы.

Потом весь вечер я бродил возле Инкиного дома. Улица опустела, и свет погас у них в окнах, когда я ушел, так и не повидав Инку…

Юрка Городецкий подошел к директору. Он шел на виду у всех, и это, наверно, была самая торжественная минута в его жизни; у него даже голос дрожал, когда он докладывал:

— Учащиеся девятых классов второй средней школы имени Постышева к отъезду в колхоз готовы.

— Можно ехать, — сказал Виктор Павлович.

— По машинам! — крикнул Юрка, и все засмеялись. Виктор Павлович тоже смеялся, потому что все, кто уезжал, давно сидели в машинах. Юрка поднял красный флажок. Старосты классов — они сидели сзади у правого борта — тоже подняли красные флажки: флажки были Юркиной затеей, мы обходились без них. Юрка вообще оказался очень активным. Он встал на подножку первой машины, и она медленно тронулась, а Юрка стоял и придерживал открытую дверцу. Я шел под самым бортом. Инка помахала нашим рукой, потом быстро взглянула на меня и все время улыбалась. Угол платка выступал вперед, и на Инкин лоб и глаза падала тень. По правую сторону ворот школьный оркестр играл марш «Все выше и выше». Машины обгоняли меня и сворачивали на улицу. Когда я вышел за ворота, они уже набрали скорость. Пыль вырывалась из-под колес, и три пыльных облака катились по улице.