Добрые инквизиторы. Власть против свободы мысли

Знание с тех пор больше никогда не было прежним. Юм разрушил основания всех наивных и большинства глубокомысленных заявлений о том, что мы имеем хоть сколько-нибудь точное знание об объективном мире — мире, какой он есть «на самом деле», независимо от человеческого восприятия. А если мы не можем быть ни в чем уверены, то как считать убеждения одного человека более правильными, чем убеждения другого? Как сформулировал проблему Монтень: «Либо мы способны судить о вещах до конца, либо мы совершенно не способны судить о них»[34]. Скептический кризис времен Монтеня, казалось, уступил место пропасти еще более глубокой, чем раньше, и это имело два ужасных последствия: во-первых, на смену старым догмам пришла новая, крайне негативная: что мы не можем обладать вообще никаким знанием; во-вторых, произошел паралич всего производства знания.

Но ключевое слово здесь — «казалось». На самом деле происходило нечто более трудноуловимое и интересное. Рождалась новая социальная этика.

В своей крайней и наиболее причудливой философской форме скептицизм подразумевает, что у нас нет оснований иметь какие-то убеждения, а потому иметь их вовсе не следует. Но это, по всей видимости, несостоятельный тезис. Невозможно не иметь никаких убеждений. Даже идея о том, что не следует иметь никаких убеждений, — само по себе убеждение. И даже когда мы отказываемся делать какие бы то ни было заключения, мы делаем это на фоне других заключений. Ни один человек в принципе не может быть настоящим скептиком без всяких убеждений.

Тот скептицизм, на котором основана либеральная наука, совсем другой. (Чтобы не путать его с концепцией, согласно которой мы никогда не должны делать никаких заключений, философы часто называют его фаллибилизмом.) Согласно этому скептицизму, мы вполне можем делать заключения, но должны при этом понимать, что ни одно из наших суждений не застраховано от критической проверки и изменения. «Делайте любые заключения, какие только захотите; но помните, что все ваши суждения — каждое из них — могут потребовать корректировки». Такой подход не подразумевает, что нужно отвергнуть возможность самого знания. Он предполагает, что следует отказаться от уверенности в своей правоте, а это не одно и то же. Другими словами, знание всегда неокончательно и подвержено изменению. В основе такого скептицизма лежит простая мысль: мы должны со всей серьезностью отнестись к идее, что абсолютно каждый из нас в любой момент может ошибаться.

Но необходимость отнестись к этой идее со всей серьезностью — не догма. Это скорее интеллектуальный стиль, установка, этическая позиция. Что можно сказать в защиту этой позиции? На первый взгляд не так много. Ее нельзя доказать. Ее не назовешь особенно рациональной (или иррациональной). Нельзя сказать, что это нейтральный взгляд на мир или взгляд, который выше веры: ведь убеждение, что все мы можем ошибаться, — тоже своего рода вера. «Сомнение — тоже решение, очень важное в практическом смысле», — справедливо писал Уильям Джеймс. «Узы веры охватывают нас, как бы мы ни боролись против них; единственное, что может избавить нас от них, — это умственное убожество»[35]. Этот тезис нельзя переоценить, хотя, кажется, многие его все равно не понимают: принятие точки зрения, что ты ни в чем не можешь быть уверен до конца, — это важное решение, позитивный шаг; это не отказ брать на себя какие-либо обязательства, а обязательство само по себе (допускать, что любой человек может быть неправ). Если вы не склонны сомневаться, вы никогда не станете скептиком: вы просто принимаете все на веру, не задавая вопросов.

Почему тогда так важно, что этика скептиков появилась и в конце концов одержала победу? Ответ таков: на страницах томов, написанных философами-скептиками, таится радикальный общественный принцип. Это принцип публичной критики.

Когда мы принимаем точку зрения, что никто из нас не застрахован от ошибки, вместе с этим нужно принять, что нет ни одного человека — не важно, кто он и насколько сильно верит в то, что говорит, — которого нельзя было бы поправить. Если в любой момент времени я, вы и кто угодно еще можем ошибаться, не осознавая этого, то никто из нас не может претендовать на то, чтобы окончательно решить какой бы то ни было диспут о состоянии внешнего мира. Соответственно, ни один человек и ни одна теория не могут быть выше критики.

Результат этого следующий: в обществе, принявшем принципы скептицизма, будет считаться, что искренняя критика всегда имеет право на существование. Другими словами, раз любое убеждение может быть ошибочно, то никто и никогда не может претендовать на то, что он поставил точку в какой-либо дискуссии.

Иными словами: никто не имеет права на решающее слово.