Добрые инквизиторы. Власть против свободы мысли

Другой сторонник свободных рынков, Н., был чуть менее упрямым. «Меня не часто можно переубедить, — сказал он мне, — но поспорить мне иногда нравится». Он рассказал о своем бывшем коллеге, который считал, что раз от государственного регулирования один вред, то законы о гражданских правах причиняют зло чернокожему населению: «Он начинает искать доказательства только тогда, когда его кто-нибудь об этом попросит». Такой стиль мышления помогает быстрее делать выводы. «Большой объем знаний парализует, — говорил он. — Если слишком много о чем-то знаешь, то вся информация сливается в одно серое пятно». Я спросил про его оппонентов — сторонников государственного регулирования: они негодяи, глупцы или просто заблуждаются? Он отказался грести всех под одну гребенку, а потом на секунду задумался и сказал: «Я могу убедить согласиться со мной практически любого — если только он не отъявленный негодяй и не круглый дурак».

Все они — хорошие и умные люди, и иногда они бывают правы. Не раз они обращали внимание на то, чего я сам не видел или не замечал. Озвучивая новые или радикальные идеи, они вносили важный вклад в общественную дискуссию. Они были первооткрывателями, приближали общество к консенсусу, боролись с застоем мысли. В конце концов они убедили меня в двух вещах. Во-первых, если ты фундаменталист, ты не обязательно не прав. Во-вторых, до некоторой степени все мы фундаменталисты — каждый из нас. Все мы во что-то свято верим. Этику либеральной науки характеризует не то, что либералам чужды догмы, а то, что они считают: свои убеждения надо проверять или отдавать на проверку, как бы твердо ты ни был уверен в своей правоте. И именно эта этика, как я понял в итоге, и заставляла меня чувствовать такую отчужденность от сторонников свободных рынков, защитников окружающей среды и прав животных, феминисток и всех остальных. Они отличаются не своей правотой или неправотой и даже не силой своих убеждений. Они отличаются тем, что им совершенно неинтересно себя проверять.

Далее в этой главе я хотел бы более глубоко проанализировать интеллектуальный стиль фундаментализма — его ментальность, мораль, политическое значение. Но осуждать этот стиль я не буду — просто потому, что это было бы абсурдно и лицемерно. Поиск определенности — возможно, такая же глубокая человеческая потребность, как и поиск еды. Все мы в чем-то и до какой-то степени догматичны, и никто не имеет права первым бросать камень. Что я осуждаю — так это фундаментализм как социальное правило: те, кто знает истину, решают, чье мнение верно. Именно этого правила нужно бояться и именно с ним нужно бороться. Общество, базирующееся на либеральных интеллектуальных основаниях, выигрывает от присутствия в нем догматиков и ортодоксов, потому что они продуктивно друг с другом спорят. Но общество, построенное на фундаменталистских интеллектуальных нормах, никак не выигрывает от присутствия в нем независимых критиков — оно их не выносит. Когда фундаментализм институционализируется и получает центральную власть над истиной — а обычно он именно так и делает, — он приобретает скверную привычку терроризировать диссидентов.

К счастью, мои друзья — фундаменталисты-рыночники уважали ненасилие и демократические свободы. Но этого нельзя сказать обо всех фундаменталистах. Даже среди плюралистов критика подавляется господствующими установками. В 1980-х годах Республиканская партия в Вашингтоне превратилась в фундаменталистскую «антиналоговую церковь», члены которой сплотились вокруг лозунгов типа «Любое повышение налогов замедляет экономический рост как в долгосрочной, так и в краткосрочной перспективах», «Повышение налогов никогда не поможет сократить дефицит бюджета, так как конгресс все равно потратит каждую копейку и даже больше» и т. д. По большей части «верующие» никогда не сомневались в своих убеждениях и никогда их не проверяли, а не согласные с господствовавшими взглядами помалкивали. Один известный экономист-республиканец, который назвал антиналоговую проповедь догмой и публично от нее отказался, говорил мне потом, что его коллеги-консерваторы после этого относились к нему как к прокаженному.

* * *