Добыча золотого орла. Пророчество орла

— На нем лежит ответственность. Каратак держит в своих руках судьбы многих людей. Я же просто сражаюсь за себя. Стремлюсь выжить. Изо всех сил.

Фигул помедлил, глядя на него, а потом сказал:

— Разница не так уж велика, как тебе хотелось бы считать, командир. У него есть люди, о которых он обязан думать, и у тебя тоже.

Оптион кивнул на остальных пленников, содержавшихся в загоне.

Катон обвел взглядом легионеров, сидевших на корточках у плетеной ограды и в основном тупо смотревших в землю у себя под ногами. Никто не разговаривал, и Катон понял, что они смирились с неизбежностью скорой смерти. И он ничего не мог с этим поделать.

У Каратака дела обстояли иначе, у него была возможность все изменить. Потому-то он и обязан был склонить своих людей к миру, пока они еще продолжают признавать его волю. Пока они готовы следовать за ним. «С этими бедолагами дело другое», — подумалось Катону. Они уже не были ограничены рамками обычной воинской дисциплины, предписывающей выполнять его команды, а хоть какое-то чувство цели, несмотря на кажущуюся безысходность обстоятельств, похоже, осталось только у одного Метелла. Он сидел, склонившись над цепью в том месте, где она крепилась к ножным узам, и ковырял что-то камешком. Катон плохо представлял себе, что собирается делать этот малый, даже если ему удастся освободиться. Загон по-прежнему охраняли трое караульных, и он находился посреди вражеского лагеря и тысяч кельтских воинов.

Катон покачал головой и, повернувшись к Фигулу, тихо сказал:

— Мы разделим судьбу остальных в ближайшем будущем. Как только Каратак разделается с Третьей когортой.

— Они где-то рядом?

— Да. Я видел Макрона во главе патруля. Каратак сказал, что они стали лагерем у самого болота. И похоже, Максимий набросился на местных жителей даже с большим, чем обычно, остервенением. Каратак, ясное дело, не будет сидеть сложа руки и позволять ему зверствовать. Кроме того, у меня такое чувство, что его воинам позарез нужна победа.

Некоторое время Фигул молчал.

— Как я понимаю, — сказал он наконец, — на каждого из наших ребят придется по пять, а то и по шесть варваров.

— Похоже, так, — согласился Катон. — Если их застигнут врасплох, с ними покончат очень быстро.

— Да… и непохоже, командир, чтобы мы могли как-то этому помешать.

Катон был вымотан, и безысходность ситуации давила на него тяжким грузом. Даже этот разговор давался центуриону с трудом. Оглядываясь по сторонам, он и в остальных видел те же подавленность и отчаяние. Они тоже понимали, что конец близок, и воспринимали неизбежность смерти с таким же тихим отчаянием, что и он сам.

С наступлением темноты на открытых площадках между хижинами во вражеском лагере запылали костры, и скоро сквозь ограду загона стал просачиваться запах жареной свинины, добавляя мучений запертым пленникам.

— Ох и убил бы я свинью, — проворчал Метелл, и несколько человек разразились ироническим смехом.

— Ты уже раз убил, — хмуро указал Катон. — Именно по этой причине мы здесь и торчим. Из-за тебя и твоего проклятого ненасытного желудка.

В этот вечер с течением времени лагерь все более и более охватывал праздничный дух. Воины пировали и через некоторое время, судя по доносившимся снаружи звукам, изрядно перепились. Повсюду звучали похабные песни, прерываемые выкриками и взрывами пьяного смеха. Пленники в загоне угрюмо слушали пьяный гомон, а Катон гадал: может, их приберегли, чтобы устроить попозже для воинов кровавую потеху? Он вспомнил о несчастных пленниках, когда-то затравленных охотничьими псами на пиру у царя артребатанов Верики, и волоски на шее поднялись дыбом из-за леденящего ужаса. Но намного ли предпочтительнее быть сожженным заживо в плетеной из прутьев клетке? А именно такая судьба, как слышал Катон, постигла многих, кто угодил в руки врага. Конечно, римлянам не приходится ждать пощады от воинов, понесших страшные потери в боях с легионами.

— Римские ублюдки… — донесся из-за изгороди раздраженный голос. Говорили по-кельтски. — Все люди веселятся, а мы что же, должны из-за них тут всю ночь торчать?

— Вот именно, — поддержал воина товарищ. — И почему именно мы?

— Почему мы? — передразнил говорившего другой голос, принадлежавший, как понял Катон, человеку постарше. — Да потому, что вы сопливые мальчишки, а меня к вам приставили проследить, чтобы глупостей не натворили. А ведь если по справедливости, то мне следовало бы быть там, с ребятами, с полной чашей в руках.

В его голосе звучало неподдельное негодование. А Катон вдруг ощутил легкое головокружение: к тому времени, когда старший стражник умолк, у центуриона уже созрел план.

Он набрал воздуха и закричал по-кельтски:

— Эй, караульный! Караульный!

— Заткнись, римлянин! — рявкнул старший стражник.

— Что у вас за гулянка?

— Гулянка? — Послышался тихий смешок. — Это не гулянка, а празднество в честь тех римских голов, которые собираются отсечь завтра наши воины.

— А, понятно… Поэтому и празднуют одни воины. Не женщины, не дети… и не вы.

— Сказано тебе, римлянин, заткни пасть, — проревел старший караульный. — Пока я не зашел и не заткнул ее тебе навсегда.