Добывайки

Всё ещё задыхаясь, Арриэтта огляделась и увидела огромные ножки стула, вздымающиеся вверх, увидела укрытую тенью нижнюю сторону сиденья, словно балдахин над головой, увидела гвозди, и брезентовые ленты, и болтающиеся кое-где концы шёлковой обивки, и бечёвку; увидела крутые обрывы ступеней, огромными уступами уходящие в высоту, увидела резные ножки стола и тёмную пещеру под сундуком. И всё это время в тишине звучал голос курантов, отсчитывавших секунды, вселяя в неё уверенность и покой.

А потом Арриэтта обернулась, посмотрела в сад и увидела гравийную дорожку, устланную цветными камнями величиной с грецкий орех, и пробивающиеся среди них кое-где зелёные травинки – прозрачные от солнца зелёные копья. Позади дорожки она увидела крутой травянистый склон, за ним – густую живую изгородь, а за изгородью – фруктовые деревья в цвету.

– Вот тебе мешок, – хрипло прошептал Под, – пора браться за дело.

Арриэтта послушно стала выдёргивать из коврика для ног волокна, жёсткие и очень пыльные.

Под работал быстро и методично: набрав пук волокон, тут же укладывал его в мешок, – пояснив:

– Если придётся внезапно убегать, надо, чтобы не осталось никаких следов.

– Больно рукам, да? – сказала Арриэтта и чихнула.

– Мне нет, они у меня загрубели, – ответил Под.

Арриэтта, снова чихнув, спросила:

– Пыльно, да?

Под выпрямился:

– Нет смысла дёргать там, где волокно свалялось. Нечего удивляться, что больно рукам. Послушай, – добавил он через секунду, – оставь. Ведь ты первый раз в жизни поднялась наверх. Посиди на ступенях и полюбуйся.

– Ах нет… – начала было Арриэтта, подумав при этом: «Если я не буду помогать, папа не возьмёт меня с собой в следующий раз», – но Под настаивал:

– Мне даже лучше самому всё надёргать: могу выбрать то, что надо, понимаешь? Ведь щётку-то делать мне.

Глава восьмая

Ступени были тёплые, но крутые. «Если я спущусь на дорожку, – подумала Арриэтта, – мне потом будет не взобраться обратно», – поэтому несколько минут сидела спокойно, пока не заметила скобу для сапог.

– Арриэтта, – негромко позвал её Под. – Куда ты подевалась?

– Я спустилась по скобе.

Под вышел из холла и посмотрел вниз.

– Ладно. Но помни: никогда не спускайся по тому, что не прикреплено. Представь: кто-нибудь из них подойдёт и переставит скобу на другое место… Как ты попадёшь обратно?

– Она слишком тяжёлая, чтобы её переставлять, – сказала Арриэтта.

– Может быть, но сдвинуть её всё же можно. Понимаешь, что я имею в виду? Есть правила, дочка, и тебе нужно выучить их назубок.

– Эта дорожка идёт вокруг всего дома? – спросила Арриэтта. – И склон тоже?

– Да. И что из того?

Арриэтта поковыряла землю носком красной лайковой туфельки и объяснила:

– Моя решётка, верно, сразу за углом и выходит на этот склон.

– Твоя решётка! – воскликнул Под. – С каких это пор решётка стала твоей?

– Ты не разрешишь мне зайти за угол и позвать через неё маму?..

– Нет, и думать не смей об этом! Никаких решёток! Никаких «зайти за угол»!

– Тогда мама увидела бы, – продолжила Арриэтта, словно и не слышала отца, – что со мной всё в порядке.

– Ну ладно, – улыбнулся Под. – Только быстро. Я тебя здесь посторожу. И не кричи.

Арриэтта пустилась бежать. Дорожка была хорошо утрамбована, и её легкие туфельки, казалось, совсем не касались камней. Как замечательно бегать! Под полом не побежишь – там ходишь, ползаешь, пробираешься, но не бегаешь. Арриэтта чуть не пробежала мимо решётки, но вовремя увидела её, сразу как завернула за угол. Да, это была она – почти у самой земли, глубоко врезанная в старую стену дома; перед ней зеленело неровное пятно плесени.

Арриэтта подбежала к решётке и закричала, прижав нос к железным прутьям:

– Мама! Мамочка!

Подождав немного, позвала снова, и лишь на третий раз Хомили услышала её и подошла к окну. Волосы её были растрепаны, в руках она с трудом несла крышку от банки из-под солёных огурцов, полную мыльной воды.

– Фу ты, – сказала она сердито, – и напугала же! Что случилось? Что ты тут делаешь? Где отец?

Арриэтта кивком указала вправо:

– Там, за углом… у парадной двери.

Она была так счастлива, что ноги её, не видные Хомили, сами собой плясали по земле. Наконец-то она по другую сторону решётки… снаружи… и смотрит оттуда внутрь!

– Да, они всегда распахивают настежь парадные двери в первый весенний день. Ладно, – деловито сказала Хомили, – беги теперь к папе и скажи ему, что, если двери в кабинет открыты, я не буду возражать против кусочка красной промокашки. Отойди-ка, мне надо выплеснуть воду.

«Вот откуда здесь плесень, – подумала Арриэтта, во всю прыть направляясь к отцу. – От воды, которую мы выплёскиваем через решётку».

Под облегчённо вздохнул, увидев её, но, когда она передала ему слова Хомили, нахмурился.

– Как, она думает, я заберусь на конторку без шляпной булавки? Промокательную бумагу снизу не подберёшь, надо забираться наверх; пора бы ей уже это знать! Ну, пошли. Поднимайся сюда.

– Позволь мне остаться внизу, – попросила Арриэтта. – Самую чуточку, пока ты не закончишь. В доме никого нет, кроме Неё.