Добывайки

– Кто знает, а вдруг Она вздумает встать с постели и спуститься с палкой вниз? Кто знает, а вдруг миссис Драйвер не ушла сегодня из дома… Может быть, у неё голова болит? Кто знает, а вдруг мальчишка всё ещё здесь?

– Какой мальчишка? – спросила Арриэтта.

На лице Пода отразилось смущение.

– Какой мальчишка? – повторил он неопределённо и затем продолжил: – Может, Крампфирл…

– Но ведь Крампфирл не мальчишка, – возразила Арриэтта.

– Да, – согласился Под, – его мальчишкой не назовёшь, нет. – Он немного подумал. – Не назовёшь его мальчишкой. Нет, он не мальчишка… Ладно, побудь там ещё немножко. Только никуда не уходи!

Арриэтта подождала, пока он скроется в холле, затем огляделась вокруг. О радость! О счастье! О свобода! Солнце, трава, тёплый ветерок и посередине зелёного склона, там, где он заворачивал за угол, огромное вишнёвое дерево в цвету! Под ним на дорожке густым слоем лежали розовые лепестки, а у самого ствола рос бледно-жёлтый, как сливочное масло, первоцвет. Арриэтта бросила украдкой взгляд на ступени, затем, лёгкая, как танцовщица, понеслась в своих красных лайковых туфельках к лепесткам. У них были загнутые края, как у раковин, и они тихонько качались, когда она дотрагивалась до них.

Она подняла несколько лепестков и сложила один в другой: всё выше и выше, как карточный домик, – а потом вновь рассыпала.

Отец снова вышел на крыльцо.

– Не уходи далеко.

Арриэтта увидела, как у него шевелятся губы, и улыбнулась в ответ: слов не расслышала – была уже слишком далеко.

Зеленовато-серый жук бежал к ней по дорожке, сверкая под солнцем. Она коснулась ладошкой его панциря, и жук застыл в неподвижности; она убрала руку, и он быстро двинулся дальше. Деловито семеня, на повороте показался муравей. Арриэтта запрыгала перед ним, чтобы подразнить, и загородила ему ногой дорогу. Он уставился на неё, не зная, что делать, поводя усиками, затем с обиженным и сердитым видом побежал в другую сторону.

На траву под деревом опустились две птицы ростом больше Арриэтты, принялись ссориться громкими, пронзительными голосами. Одна вскоре улетела, но другая всё ещё была видна в траве на склоне прямо над головой.

Арриэтта осторожно стала пробираться наверх между травинками. Ей было немного страшно. Когда она раздвигала траву руками, большие капли воды капали ей на юбку, а красные лайковые туфельки скоро совсем промокли, но Арриэтта шла вперёд и вперёд в чащобе лесных фиалок, мха и стелющихся по земле листьев клевера, время от времени спотыкаясь об узловатые корни трав. Травинки, такие острые на вид, оказались мягкими на ощупь и легко смыкались за ней, но когда Арриэтта добралась до дерева, птица испугалась и улетела.

Арриэтта села на пожухлый лист первоцвета и подумала: «Никто не хочет играть со мной».

Воздух был напоён ароматом цветов. В трещинках и ложбинках листьев первоцвета прятались крупные хрустальные бусины росы. Когда Арриэтта нажимала на лист, они перекатывались, как крокетные шары. На склоне, под пологом высокой травы было тепло, даже жарко, сухо пахла земля.

Встав, Арриэтта сорвала первоцвет. Розоватый стебель толщиной с её руку, гибкий и покрытый нежным серебристым пушком, казался живым, а когда она подняла цветок, как зонтик, над головой, увидела сквозь покрытые жилками лепестки слабо просвечивающее солнце.

На куске коры Арриэтта заметила мокрицу и легонько ударила её гибким цветком. Мокрица тут же свернулась в тугой мячик и мягко покатилась вниз, в сырую траву. Арриэтта и дома часто играла с мокрицами: их было полно под полом, – и Хомили всегда бранила её за это, говоря, что от них пахнет, как от старых ножей.

Арриэтта легла на спину среди первоцвета – там не так пекло солнце и было прохладней, – затем, вздохнув, повернула голову и взглянула наверх, между стеблями травы. И тут сердце чуть не выскочило у неё из груди. Над ней на склоне что-то двигалось и блестело. Что бы это могло быть?

Глава девятая

Это был глаз. Во всяком случае, было очень похоже на глаз: ярко-синий, как небо над головой, такой же, как у неё, только огромный-преогромный и сердитый. Задохнувшись от страха, Арриэтта села. Глаз моргнул. Длинная бахрома светлых загнутых ресниц опустилась над ним и вновь взлетела вверх. Арриэтта осторожно двинула ногой – сейчас скользнёт бесшумно в траву и скатится по склону.

– Ни с места!.. – раздался голос; голос, как и глаз, был огромный, но вместе с тем приглушённый: звучал как ветер, врывавшийся к ним через решётку в грозовые мартовские ночи.

Арриэтта застыла. «Так вот оно, самое худшее, самое ужасное, что могло случиться: меня увидели. То, что было с Эглтиной, произойдёт сейчас со мной».

Наступило молчание; сердце громко стучало у Арриэтты в ушах, но даже сквозь его удары она слышала, как воздух вновь с глухим шумом наполнил огромные лёгкие.

– …Не то, – продолжил голос по-прежнему шёпотом, – я ударю тебя прутиком.

И Арриэтта вдруг успокоилась и спросила:

– Почему?

Как странно прозвучал её голос: прозвенел в воздухе, тонкий и чистый, как хрустальный колокольчик.