Добывайки

– Понимаешь, наверху, в кухне, лопнул кипятильник, и наш дом залило горячей водой. Все вещи прибило к оконной решётке. Папа работал день и ночь не покладая рук: сначала в горячей воде, потом в холодной, – пытался спасти имущество. Это было в марте, и внизу ужасно сквозило. Папа простудился, заболел и ходить наверх больше не мог, поэтому работать пришлось дядюшке Хендрири и другим, и мама за труды отдала им все наши вещи одну за другой. Птичка из музыкальной шкатулки испортилась от воды, пёрышки выпали, и наружу вылезла колючая пружина. Папа поставил пружину на дверь, чтобы та плотней закрывалась и не было сквозняка, а пёрышки мама приладила к своей кротовой шляпке. Потом родилась я, и папа снова стал добывать, но теперь устаёт быстрее и не любит лазать по портьерам, особенно когда оторваны бомбошки…

– Я ему немного помог, – сказал мальчик, – тогда, с чашкой. Он весь дрожал: я думаю, испугался.

– Папа испугался? – сердито воскликнула Арриэтта. – Испугался тебя?!

– Может, он не любит высоты?

– Он любит высоту, – возразила Арриэтта. – Чего он не любит – так это портьер, я же тебе сказала. Он от них устаёт.

Мальчик сидел на корточках и задумчиво жевал травинку, потом спросил:

– «Добывать» – вы так это называете?

– А как иначе?

– Я бы сказал «красть».

Арриэтта рассмеялась и смеялась до упаду, до слёз.

– Но нас же зовут «добывайки», как вас – «человеки» или как там… Мы часть этого дома. Ты ещё скажи, что камин крадёт уголь у ведёрка для угля.

– Тогда что такое воровство?

У Арриэтты сделался серьёзный вид.

– Предположим, дядя Хендрири добыл часы с изумрудами с Её туалетного стола, а папа забрал их и повесил у нас на стене. Вот это воровство.

– Часы с изумрудами! – воскликнул мальчик.

– Неважно что; я сказала «часы», потому что у нас висят такие часы в столовой, но их папа добыл своими руками. Это может быть что угодно – кусок сахара хотя бы. Но мы никогда ничего не воруем.

– Только у людей! – сказал мальчик.

Арриэтта снова рассмеялась, и до того досмеялась, что пришлось спрятать лицо в цветок.

– Ой, умора! Ну и чудак же ты! – Она подняла глаза на его недоумевающее лицо. – Человечков специально сделали для добываек… как хлеб для масла!

Мальчик несколько минут сидел молча. Под порывом ветра зашелестели вишни, закачались розовые цветы, и он наконец, глядя, как слетают вниз лепестки, сказал:

– Нет, я этому не верю. Совершенно не верю, что нас сделали для вас: ни капельки не верю, – и не верю, что мы вымираем!

– Ну какой ты непонятливый! – нетерпеливо воскликнула Арриэтта, глядя ему в подбородок. – Где твой здравый смысл? Ты – единственный человек, которого я видела, хотя знаю, что есть ещё трое: Она, миссис Драйвер и Крампфирл, – но зато мне известна куча добываек – Надкаминных, и Клавесинов, и Захомутников, и Утюгов, и Плинтусов, и Подсундучных, и… и… и преподобного Джона Стаддингтона, и…

Мальчик посмотрел вниз.

– Джона Стаддингтона? Но это же наш двоюродный дедушка.

– Эта семья жила за его портретом, – продолжила Арриэтта, слушая его вполуха, – а ещё здесь жили Запечники, и Гонги, и…

– Хорошо, – прервал её мальчик. – А ты их видела?

– Я видела Клавесинов. А моя мама сама из Гонгов. Другие жили здесь ещё до моего рождения…

Мальчик наклонился ещё ниже.

– Так где же они теперь? Ну-ка скажи.

– Дядюшка Хендрири живёт за городом, – холодно произнесла Арриэтта, отодвигаясь от его огромного лица, когда заметила, что оно покрыто светло-золотистым пухом. – Вместе со своими детьми, Клавесинами и Курантами.

– Ну а где другие?

– Кто где, – пожала плечами Арриэтта, подумав: а правда – где?

От мальчика на неё наискосок падала большая тень, и Арриэтта вдруг вздрогнула, словно от холода.

Он снова отодвинулся, потому что его большая светловолосая голова закрывала от неё небо.

– Так вот, – произнёс он медленно, и глаза его были холодны как лёд. – Я видел только двух добываек: твоего отца и тебя, – но зато знаю сотни, и сотни, и сотни, и сотни…

– Нет, – прошептала Арриэтта.

– …людей. – И он снова сел.

Арриэтта застыла на месте, не глядя на мальчика, а немного погодя еле слышно сказала:

– Я тебе не верю.

– Ну так слушай…

И мальчик рассказал ей о железнодорожных станциях и футбольных матчах, об автогонках, демонстрациях и концертных залах; рассказал также про Индию и Китай, Северную Америку и Великобританию, а ещё про летние ярмарки, и в заключение добавил:

– Не сотни, а тысячи, миллионы, миллиарды больших, огромных, громадных людей. Теперь веришь?

Арриэтта во все глаза испуганно смотрела на него, да так, что от напряжения заболела шея.

– Не знаю.

– А что до вас, – продолжил мальчик, опять наклоняясь к ней, – я думаю, на свете больше нет добываек. Я думаю, в живых остались лишь вы трое.

Арриэтта спрятала лицо в чашечке первоцвета и прошептала:

– Этого не может быть. А дядя Хендрири? А тётя Люпи и двоюродные братцы?