Дочь Деметры

— Ну ладно, ладно, не злись, — проворковала Деметра, опрыскивая Кору своими духами. — Ты принцесса. Нет! Не принцесса. Королевна!

Кора засмеялась и принялась вслух продумывать идею космической адаптации сказки «Морозко». Асклепий в её представлении был Морозко, Деметра — коварной и злобной мачехой, Кора была зловредной кибернетической сестрой Марфушкой, а героиня на главную роль Настеньки пока отсутствовала. На роль же Иванушки, за неимением лучшего, назначили Зевсова сынка Аполлона — в основном из-за внешности. Он был ужасно похож на Иванушку из старинного двухмерного фильма с летающими дубинами и волшебным посохом.

— А Настенька, значит, тебя не устраивает? — улыбалась Деметра, пока они шли к лифту.

— Настенька — темная, а я рыжая, — беззаботно отвечала Кора. — И ещё мне Иван не нравится, который Аполлон. Он балбес.

— А какой тебе нужен?

— Ну, балбесы мне не нужны, — веселилась Кора. — А ещё не нужны блондины. Пусть будут тёмные волосы, тёмные глаза…

Лифт быстро ехал вниз, к нулевому уровню, Кора описывала мужчину своей мечты, и глаза Деметры расширялись все больше и больше.

— Нет, я все-таки не пойму, откуда ты берешь эти требования? — в какой-то момент заявила она. — Верный, надежный, сдержанный, умный — понятно. Но чем тебе мешает умение играть на музыкальных инструментах?

— Просто я видела Аполлона с гитарой, — призналась Кора. — Однажды. И еще, мам, — тут она вспомнила про Гермеса, — у него не должно быть ни клептомании, ни маниакального желания шантажировать всех подряд.

— О, нет, я ни за что не выдам тебя замуж за Гермия, — засмеялась мать. — Только через мой труп. К тому же, у него уже есть Великая Неразделенная Любовь.

На нулевом уровне были толпы народу — казалось, Осенний бал решил посетить почти весь корабль. Огромный круглый зал, занимающий три уровня, открывался несколько раз в год и вмещал как раз сто тысяч человек. Впрочем, по словам Гермеса, чья служба обеспечивала безопасность, народу было не так уж и много — тридцать шесть тысяч человек. Естественно, что кто-то держал вахту, кто-то был слишком стар или слишком юн для балов, а кого-то просто не интересовали подобные мероприятия.

Зато все явившееся посчитали необходимым нарядиться по максимуму. Дамы щеголяли бальными и вечерними платьями по самой различной моде последних двадцати веков. На нежных шейках, запястьях и пальчиках сверкали драгоценные камни и откровенная бижутерия, а ароматы духов причудливо смешивались между собой и уходили в работающую на пределе вентиляционную систему.

Мужчины одевались скромнее — по крайней мере, никто не обвешивался драгоценностями. Военные и служащие традиционно нарядились в парадные мундиры, кто-то надел строгие костюмы, кто-то разнообразил свой наряд рубашками и штанами самого различного вида — народ в рабочих комбинезонах почти не попадался.

Музыка, то современная, то классическая (и из «новой», и из «старой» классики) заставляла отдельные группки людей пританцовывать в ритме, но вальсов никто пока не танцевал — они входили в примерно часовую официальную часть.

Тридцать шесть тысяч человек размещались на трёх ярусах, круглых и расположенных один над другим, как в театре (только без огромной, украшенной висюльками люстре — такие уже давно не вешали в залы).

Гости могли посещать ярусы в зависимости от уровня допуска. При этом максимальный допуск предполагал возможность пройти на все ярусы, а минимальный, общегражданский — только на средний и нижний. На нижнем и собралось больше всего народу — не меньше двадцати тысяч. Впрочем, толпа с двух нижних ярусов то и дело перемешивалась, перетекала по изящно выкованным лестницам на второй, фуршетный ярус, иногда задевая и высший ярус, где собралось руководство.

Там были и Зевс — улыбающийся, белозубый, в сверкающем золотистом мундире — и хохочущий Посейдон, и Аид Кронович, в парадном чёрном мундире военного покроя, и вышеупомянутый Аполлон с сестрой — блондинкой, и полуобнаженная очаровательная Афродита. А вот Гермес крутился то тут, то там. Он постоянно переходил с верхнего на средний, со среднего на нижний и обратно, и то скользил взглядом по толпе, то вновь утыкался в экран наручного компьютера. Он улыбался и шутил, но удовольствия от бала для него, очевидно, было гораздо меньше, чем беспокойства.

Впрочем, зная Гермеса, Кора допускала, что беспокойство тоже доставляет ему удовольствие.

Деметра сразу же потащила Кору наверх, здороваться с родственниками и друзьями.

Вся эта толпа улыбалась, смеялась, звенела наградами на мундирах и золотом на платьях, и радостно приветствовала Кору. Как оказалось, её тут знали, причем не как клона, а как живую дочь Деметры — ей то и дело пеняли за затворничество и за то, что «ну это не дело, мы видим тебя раз в год». И судя по разговорам, которые все эти жизнерадостные родственники вели с Деметрой, та выдавала Кору за какую-то усыновленную ею сиротку, вроде свою, но, в то же время, и не свою. Благодаря этому туманному статусу внимание к ней было минимальным и в основном огранивалось приветствием.