Дочь Деметры

Впрочем, к последнему она все-таки заскочила. Безопасник забрал два письма, торжественно пообещал передать их Аиду с Танатом и не засовывать при этом туда свой нос, и потратил не меньше пяти минут, чтобы высказать Коре все, что он думает о ней, её суицидальных наклонностях и дочернем долге.

Несмотря на то, что он в очередной раз подтвердил, что не будет мешать залезть в автоклав, если ей того хочется, слово «идиотка» фигурировало в его вдохновленной речи не меньше десяти раз.

— На качество анабиоза может повлиять то, что ты не спала в своей постели, а шлялась всю ночь невесть где, — сумрачно констатировала Деметра. — Я даже подумала, ты не придешь.

— Ага, конечно, как же я не приду. Ты же сама сказала, что это мой долг, — фыркнула Кора. — Ну, как сюда залезать? Слушай, а ты не хочешь показать мне, как нужно залезать в автоклав, желательно в духе сказки «Гензель и Гретель»?

Деметра закатила глаза и показала на полустертый рисунок на откинутой крышке: стилизованная женская фигура лежала внутри автоклава, как в ванне.

Нарисованная фигурка была голой, но Деметра сказала оставить комбинезон и белье:

— Одежду, — сказала она, — мой автоклав переварит.

После этих слов Кору затрясло.

Кое-как собрав волю в кулак, она заставила себя залезть в автоклав и вытянулась там, дрожа от ужаса. Деметра потрепала её по волосам и скрылась из виду. Теперь девушка видела только блестящие края автоклава, откинутую прозрачную крышку и потолок.

У Коры было полторы секунды, чтобы передумать и выскользнуть из автоклава, пока Деметра не набрала комбинацию клавиш. Наплевать на свой долг перед матерью и сбежать к штурману — если, конечно, он согласится принять её после всего.

Но Кора не могла позволить себе сбежать.

Она знала, что должна умереть.

Потому, что она…

Автоклав загудел, и Кора вздрогнула, ощутив прикосновение гибкого пластика — мягкие путы легли крест — накрест, фиксируя руки, ноги и шею. Бежать было поздно, и вместо короткого облегчения вновь пришел страх.

— Я люблю тебя, мама, — проговорила Кора, собравшись.

Она должна была умереть с достоинством.

Умереть, чтобы…

Какая-то странная мысль тревожила её на пороге смерти, и девушка попыталась схватить её за хвост, но не успела — её спугнул тихий голос Деметры:

— Если бы ты и вправду могла любить меня, Кора, ты никогда бы сюда не вернулась, — проговорила она где-то за писком клавиш, — Если бы ты и вправду была настоящей. Если бы ты…

Деметра всхлипнула и ударила по панели; прозрачная крышка автоклава поползла вниз и закрылась — как закрывалась сотни раз, и наяву, и во снах.

И Кора закрыла глаза, чтобы не видеть, как плачет мама.

Но, даже зажмурившись, она продолжала видеть перед собой внутренности автоклава — и почему-то знала каждую трещинку, каждую выбоинку в его блестящем чреве. Как будто у неё в голове вдруг отдернулась плотная штора, скрывающая память о… целых десятилетиях?..

Кора застыла, осознавая, что знает и чуть заметную сеточку трещин под головой, и длинную царапину возле левой руки; а если пошевелить правой, то можно нащупать едва заметную выбоинку. Выбоинка осталась в какую-то из прошлых зим, когда Кора взяла с собой в автоклав дешевое металлическое колечко.

Когда автоклав превратил её в раствор — а девушка почему-то знала и это — Деметра, ругаясь, вытащила колечко и выбросила его вместе с мусором.

Шесть лет назад.

— Выпусти меня! — завопила Кора. — Выпусти меня, пожалуйста! Пожалуйста, мама!..

Кричать было бессмысленно — и это она знала тоже. Снаружи ничего не услышать. Деметре даже не видно, как она дергается — внутренности автоклава уже заволокло паром. ещё чуть — чуть, и он начнёт обжигать — и начнётся агония. Но Кора помнила, что это недолго: от боли она потеряет сознание меньше, чем через минуту. Анестезия сломалась в позапрошлом году, но Деметра об этом и понятия не имеет.

Она избегает смотреть в окошечко автоклава уже больше двадцати лет.

— Я каждый раз жду, когда ты сбежишь! Но ты всегда, всего возвращаешься, приходишь сюда, и ложишься! Но почему?! Почему ты не можешь быть настоящей, Кора?!

Кора прикусила губу, чтобы не закричать — но не смогла, прошептала:

— Я настоящая. Настоящая. Настоящая.

Но только она шептала это уже много раз.

И мать все равно ничего не слышала.

Никогда.

И Кора закашлялась, глотая туман:

— Потому, что, «цензура», это мой долг! — прохрипела она.

Туман обжигал горло и лёгкие; давление в автоклаве нарастало — ей стало нечем дышать. Кора уже не слышала Деметру, все заглушал стук крови в ушах и звук работающих механизмов адской машины. Боль становилась невыносимой; сознание ускользало.

Кора падала в ночь.

Но в тот момент, когда она уже растворялась в боли, когда уже не могла кричать и молча тонула в обжигающей тьме, туманное облако вдруг прорезало ослепительной вспышкой.

Кора дернулась, вновь ощутив свое тело, и попробовала вдохнуть — кажется, воздух больше не обжигал. Боль отступала, оставляя страшную слабость.

Чья-то рука схватила её за плечо, встряхнула, и Кора подняла веки, пытаясь сфокусировать взгляд — перед глазами медленно колыхалась гигантская дыра с оплавленными краями.