Дочь генерала

— Он все утро какой-то вялый, — вставила Синтия. — Еще до вашего приезда я это подметила. — Она улыбнулась, но я сохранил каменное лицо, и улыбка ее погасла. Мне и в самом деле опостылело все на свете и хотелось поскорее убраться из этого городка, от жаркого солнца, вообще из Джорджии, и никого не видеть.

— Мы можем остаться без мест, — сказал я и направился к часовне.

Карл и Синтия последовали за мной.

— Вы должны предоставить ему последнюю возможность признаться самому, — обратился Карл к Синтии.

— Кому — Полу? — кокетливо спросила она.

— Нет, мисс Санхилл, полковнику Кенту.

— Вы правы, мы тоже об этом думали.

— Знаете, если правильно настроить человека, он покается в самом зверском преступлении. Убийцу, лишившего жизни любимого человека, гнетет бремя содеянного, и он стремится разделить с кем-то эту тяжкую ношу. Ведь в отличие от закоренелых уголовников, у него нет сообщников, с которыми можно было бы поделиться и посоветоваться, такой человек одинок и хочет облегчить душу.

— Вы правы, сэр, — кивнула Синтия.

— Думаете, полковник Кент привлек вас с Полом к этому расследованию из чистого расчета, надеясь тем самым отвести от себя подозрение? Заблуждаетесь! На самом деле он подсознательно стремился быть разоблаченным! — И Карл стал развивать свою мысль, говоря хорошо известные мне вещи и пытаясь склонить нас к решительному разговору с подозреваемым — человеком с большими связями и высокого положения, обладающим, несмотря на допущенные им промахи, достаточно серьезными возможностями. Я живо представил, как будут смотреть на меня своими стальными глазами полковники — члены военной следственной комиссии, когда я буду пытаться доказать им, что полковник Кент — убийца, и что́ они приготовят себе на ужин из моей филейной части, если сочтут мои доводы неубедительными. И тем не менее мне хотелось рискнуть, но только не раньше, чем Карл отдаст мне приказ.

Я взглянул на часовню: там все было готово к началу похоронной церемонии. Почетный эскорт уже вошел внутрь, а взятый из музея старинный лафет уныло ожидал, когда на него водрузят гроб.

Для освещения траурной церемонии были допущены, как я узнал из меморандума на своем письменном столе, только избранные представители прессы и лишь два фотографа из армейского управления общественной информации. В том же меморандуме, подписанном полковником Фоулером, рекомендовалось уклоняться от интервью журналистам.

Мы поднялись по лестнице и вошли в притвор, где с десяток мужчин и женщин тихо переговаривались между собой проникнутыми скорбью голосами. Мы расписались в книге гостей, и я вошел под навес, где в душном сумраке стал выглядывать среди заполненных рядов скамей свободные места. Никто, конечно, не принуждал в обязательном порядке приходить на прощание с усопшей дочерью начальника гарнизона, но только, пожалуй, слабоумный мог дерзнуть не появиться здесь либо на церемонии на Джордан-Филд.

Часовня могла вместить не более шестисот человек, так что все офицеры гарнизона и почетные граждане Мидленда не могли одновременно отдать покойной свой последний долг, но я не сомневался, что остальные уже начали собираться на летном поле, куда покойную должны были перевезти из часовни после церковной церемонии.

На хорах над нами негромко звучал орган, и мы на мгновение застыли в проходе, не решаясь подойти к гробу, стоящему на катафалке у ступеней алтаря. Наконец я собрался с духом и медленно пошел вперед, слыша за собой приглушенную поступь Синтии и Карла.

Возле полуоткрытого гроба, задрапированного флагом, я замер и взглянул на покойную.

Энн Кэмпбелл выглядела, как и рассказывал Кент, умиротворенной. Голова ее покоилась на розовой атласной подушке в обрамлении аккуратно уложенных волос. Грима на ее лице, как я подметил, было больше, чем она, возможно, использовала за всю свою жизнь.

Парадный мундир — белый китель с золотым галуном и гофрированная блузка — придавал ей просветленный и почти непорочный вид. Левая половина ее груди была украшена медалями, сложенные руки сжимали эфес офицерской сабли в ножнах, как могли бы сжимать крест или четки. Большая часть этого почетного атрибута выпускника военной академии была скрыта покровом.

Признаться, это зрелище потрясло меня: красивое лицо, золотистые волосы, золотой галун кителя, сверкающая бронзой и сталью сабля и белоснежный мундир на фоне розовой атласной обивки гроба.

Все это я созерцал считанные мгновения, какие-то секунды, после чего как добропорядочный католик перекрестил покойную и, обойдя гроб, двинулся назад по центральному проходу.

В двух первых рядах справа я заметил семейство Кэмпбеллов: самого генерала, миссис Кэмпбелл, молодого человека, в котором я узнал по фотографии из семейного альбома их сына, и других его представителей, старых и молодых, одетых в черные костюмы и с траурными повязками на руках — эта традиция все еще жива среди военных.