Дочь понтифика

В виде комментария предлагаем вашему вниманию некоторые соображения Мэрион Джонсон, известной британской исследовательницы, вдумчивой и проницательной. С поистине англосаксонской дотошностью она рассматривает механизм, приводивший в движение жизнь нашей страны в эпоху Ренессанса: «Немало осуждающих слов было сказано современниками и потомками, изнутри и извне, об итальянском раннем Возрождении. Оно изобиловало не только талантами недостижимого для остальной тогдашней Европы уровня, но и примерами неслыханного злодейства. Однако не будем забывать, что чувство вины рождается в душе, а причины злодеяний кроются в обстоятельствах и людях. Кстати, эту истину понимали и во времена Возрождения. То, что делали Александр VI и его сын Чезаре, логически вытекало из самóй природы власти. Их цели и средства были общепринятыми, вполне традиционными для итальянского политического искусства с его девизом “живи и дай жить другим”. На протяжении столетий независимые государства Италии представляли собой арену, на которой были возможны любые эксперименты и где любой одаренный, пусть и бессовестный человек с развитой жаждой успеха имел возможность себя проявить. В результате итальянские правители представили миру доказательства своих проницательности, рассудительности, художественного вкуса и гибкости ума, но все это было сопряжено с лицемерием, невероятным вероломством, жестокостью и аморальностью, каких не знали монархи более холодных и консервативных северных народов»[26].

Было ваше, стало наше

Цитата из Мэрион Джонсон была, как говорилось, комментарием; теперь же в качестве иллюстрации к нему приведем содержание бреве, отправленного понтификом некоторым феодалам. Этим посланием они не только лишались права управлять своими феодами – мало того, еще и отлучались от церкви за неуплату налогов в казну Папской области. Управление же до поры до времени (до какой поры? до какого времени?) вверялось Чезаре. Теперь он будет, как говорилось в Романье, «обедать с маслом и анчоусами». Малатеста из Римини, Монтефельтро из Урбино, Манфреди из Фаэнцы, Варано из Камерино в мгновение ока потеряли власть; короче говоря, любимый сын папы в одночасье стал хозяином огромной территории с городами, угодьями, крепостями и замками. Ловкий кунштюк произвел ошарашивающее впечатление в странах полуостровного сапога и большей части Европы. Очарованный масштабами проведенной операции, Макиавелли с энтузиазмом пишет (несколько опережая события), что в Италии вполне возможно создание единого государства, и посвящает Чезаре Борджиа свой политический трактат «Государь».

Как веревочка ни вейся, за нее все равно дергают в Риме

Проходит некоторое время, и понтифик, как обычно, передумав, призывает дочь вернуться в Рим. Она отвечает: «Мне очень жаль, но это категорически исключено. Меня охватывает глубочайшее отвращение при одной только мысли о возможной, пусть даже и случайной, встрече с убийцей по имени Чезаре».

Папа тотчас пишет ответ. Гонцу приказано спешить, он сменяет в пути двух лошадей и вручает Лукреции письмо, гласящее: «Дорогая! Больше всего на свете мне хочется, чтобы ты почувствовала всю силу любви, которую я к тебе испытываю. Но ты, кажется, не хочешь верить моим словам. Раз так, сразу же перейду к делу. Есть одна задумка, неосуществимая без твоего участия. Обсуждать ее детали в письмах или через посредников никак невозможно. Пожалуйста, приезжай как можно скорее. Что касается твоего брата, то я обещаю оградить тебя от встречи с ним. Тем более что он в Романье и нескоро оттуда вернется».

Через несколько дней Лукреция уже в Риме. Но живет она не в своем доме и не в папском дворце, а у Джулии Фарнезе и решительно отказывается посетить Ватикан – слишком уж много болезненных воспоминаний с ним связано.

Не хочешь там – найдется другое место. В то время в Вечном городе велись широкомасштабные раскопки случайно обнаруженного Золотого дома – величественного дворца, возведенного при императоре Нероне. Один за другим вновь появлялись на свет законсервированные временем и землей великолепные залы с сохранившимися на стенах фресками. Александр VI, памятуя волнение, с каким осматривала Лукреция эти свидетельства славной старины, предлагает дочери встретиться с ним в одном из новооткрытых помещений неронова Золотого дома – естественно, сделав их на это время запретными для всех других досужих любителей древности. «Мы, – обещает понтифик, – будем одни, и никто нам не помешает». Лукреция соглашается, и они встречаются перед фреской, изображающей фавнов и танцующих нимф. Садятся на удобную скамейку, неловко обнимаются в молчании. Разговор начинает папа.

– Доченька, мне правда страшно жаль, что за все случившиеся отдуваться приходиться тебе. Это просто рок: кто-то хитрит, комбинирует, порой и кровушку где пустит, а ты платишь. Но в целом-то семейство Борджиа только выиграло!