Дочь священника

Мистер Уорбуртон настоял, чтобы они ехали первым классом, и не захотел слышать, что Дороти будет сама оплачивать проезд. К тому же, пока Дороти не видела, он дал чаевые проводнику, чтобы всё купе было в их распоряжении. Был один из тех ярких холодных дней, когда на улице тебе кажется, что зима, а смотришь изнутри – весна. Через закрытые окна купе слишком синее небо казалось тёплым и ласковым, а все эти трущобы, через которые громыхая катился поезд, как то: лабиринт маленьких домиков тусклых цветов, огромные беспорядочные фабрики, грязные каналы, заброшенные строительные участки, с раскиданными по ним заржавевшими бойлерами и проросшие посеревшими от дыма сорняками – всё это скрашивалось солнечной позолотой. Первые пол часа путешествия Дороти почти не разговаривала. Какое-то время она была слишком счастлива, чтобы говорить. Она даже не думала ни о чём конкретном, а просто сидела, наслаждаясь отфильтрованным стеклом солнечным светом, комфортом мягкого сиденья и мыслью о том, что она вырвалась из когтей миссис Криви. Однако она понимала, что такое настроение не может долго продолжаться. Эта удовлетворённость, как теплота от вина, которое она выпила за обедом, постепенно уходила, и мысли, порой болезненные, которые трудно было высказать, стали появляться в её голове. Мистер Уорбуртон наблюдал за её лицом с большим вниманием, чем обычно, как будто старался оценить, какие изменения произвели в ней последние восемь месяцев.

– Ты выглядишь старше, – сказал он в конце концов.

– А я и стала старше, – ответила Дороти.

– Да. Но ты выглядишь, как тебе сказать, совсем взрослой. Жёстче. Что-то в лице у тебя изменилось. Ты выглядишь, только не обижайся на меня за такое сравнение, будто из тебя изгнали «Наставника девиц», как изгоняют злой дух, на веки вечные. Надеюсь, вместо него не вселились семь дьяволов?[107]

Дороти ничего не ответила, и он добавил:

– Похоже, за это время тебе пришлось отбиваться от многих дьяволов.

– Да, было очень противно! Иногда так противно, что и словами не пересказать. Вы знаете, иногда…

Она остановилась. Уже готова была рассказать ему, как ей приходилось выпрашивать милостыню, чтобы не умереть с голоду, как она спала на улице, как была арестована за попрошайничество и провела ночь в камере полицейского участка, как миссис Криви придиралась к ней и морила её голодом. Но она остановилась, потому что внезапно поняла, что это всё не те вещи, о которых ей хочется поговорить. Это всё вещи, которые на самом деле неважны, всего лишь не относящиеся к делу случайности, по существу мало чем отличающиеся от того, что ты схватил простуду или прождал два часа поезд на полустанке. Они неприятны, но они не имеют значения. Её вдруг сильнее, чем когда-либо, поразила прописная истина, что по-настоящему происходит то, что происходит в нашем сознании, и она сказала:

– Все эти вещи на самом деле не имеют значения. Я хочу сказать, когда у тебя нет денег или ты не ешь вдоволь. Даже если ты очень сильно голодаешь… внутри тебя ничего не меняется.

– Правда? Поверю на слово. Самому пробовать что-то не хочется.

– Ну конечно, ужасно, когда такое происходит, но по большому счёту это ничего не меняет. Важно только то, что происходит внутри тебя.

– То есть? – продолжил мистер Уорбуртон.

– То есть, изменения в твоём сознании. И тогда меняется весь мир вокруг, потому что ты по-другому на него смотришь.

Она всё ещё смотрела в окно. Поезд миновал восточные трущобы и ехал, набирая скорость, мимо окаймлённых ивами ручьёв, низинных лугов, на зелёных изгородях которых первые почки выпустили нежную и мягкую, как облачка, зелень. На поле возле дороги месячный телёнок, совсем как из Ноева ковчега, на негнущихся ножках, как привязанный, шёл за своей мамой. В саду около дома трудившийся всю жизнь старик медленными, ревматическими движениями переворачивает почву под грушей, усыпанной призрачными цветами. Из проходящего поезда видно, как на солнце блестит его лопата. Удручающая строчка из псалма: «Изменение и распад вижу я во всём, что меня окружает», пронеслась в голове Дороти. То, что сейчас она сказала, было правдой. Что-то произошло у неё в душе, и с той минуты мир опустел, стал казаться беднее. В такой день, как этот, в конце весны или в начале весны, как радостно, как бездумно, благодарила бы она Бога за первую голубизну небес, за первые цветы оживающего года! А теперь казалось, что нет Бога, которого можно благодарить, и уже ничто: ни цветок, ни камень, ни стебелёк травы, – ничто во всей вселенной не будет таким, каким было раньше.

– Изменения происходят в сознании, – повторила она. – Я утратила веру, – добавила она, добавила как-то резко, внезапно, потому что почувствовала, что ей отчасти стыдно произносить эти слова.

– Ты утратила что? – переспросил Уорбуртон, в меньшей степени, чем она, привычный к подобной лексике.