Дочь священника

– Веру. О, вы понимаете, что я имею в виду! Несколько месяцев назад, совсем неожиданно, всё в моем сознании изменилось. Всё, во что я до этого верила, абсолютно всё вдруг показалось лишённым смысла и почти что глупым. Бог… что значил для меня Бог? Вечная жизнь, ад и рай, – всё! И всё это пропало. Совсем не потому, что я об этом размышляла – просто так произошло, и всё тут. Совсем как у ребёнка, когда он в один прекрасный день, без особой на то причины, перестаёт верить в сказки. Я просто не смогла больше в это верить.

– Ты никогда в это и не верила, – беззаботно заметил мистер Уорбуртон.

– Нет, я верила! Я действительно верила! Я знаю, вы всегда думали, что я не верю. Думали, что я просто притворяюсь, потому что мне стыдно в этом признаться. Но это совсем не так. Я верила так, как сейчас верю, что сижу в этом купе.

– Конечно же, это не так, милая моя девочка! Как могла ты верить, в твоём-то возрасте? Ты была слишком умна для этого. Просто ты была воспитана в этой абсурдной вере, и позволяла себе считать, что ты, в некотором роде, можешь эту веру принимать. Ты выстраивала свой образ жизни – извини за некоторый психологический жаргон – как единственно возможный для человека верующего, и, конечно, это начало на тебя давить. На самом деле, то, что с тобой происходит, вполне естественно. Я бы сказал, что существует большая вероятность того, что именно по этой причине ты потеряла память.

– Что вы имеете в виду? – спросила она, довольно озадаченная этим замечанием.

Он увидел, что она не понимает, и объяснил, что потеря памяти – это некий механизм, бессознательно используемый для выхода из невыносимой ситуации. Сознание, сказал он, будучи загнанным в угол, прибегает к любопытным трюкам. Ранее Дороти никогда ни о чём подобном не слышала и поначалу не могла принять такое объяснение. Однако немного поразмыслив, она решила, что, даже если это правда, то это никак не отрицает основного факта.

– Не вижу, что от этого меняется, – сказала она наконец.

– Разве? Я бы сказал, что это в корне всё меняет.

– Но разве вы не понимаете, что если я больше не верю, то какое имеет значение, сейчас я потеряла веру или несколько лет тому назад? Имеет значение только то, что вера моя исчезла, и мне придется начинать жизнь заново.

– Безусловно, я не клоню к тому, – сказал мистер Уорбуртон, – что ты сожалеешь об утрате веры, или как ты там это называешь? Так можно сокрушаться об утрате зоба. Обрати внимание, я говорю о том, как это произошло, не по-книжному, как человек, у которого и веры-то особо не было, так что и терять мне было нечего. А если и было немного, то я прошёл через потерю вполне безболезненно, лет так в девять. Не могу сказать, что это нечто такое, о потере чего обычно сокрушаются. Или ты привыкла, если я правильно помню, к таким ужасным вещам, как вставать в пять утра и идти к Святому причастию на пустой желудок? Надеюсь, ты не соскучилась по такого рода вещам?

– Я в них больше не верю, если вы именно это имеете в виду. И сейчас я вижу, что в этих вещах было очень много глупого. Но дело не в этом. Проблема в том, что всё, во что я верила, ушло, и мне нечем заполнить пустое место.

– Боже правый! Да почему же тебе надо чем-то его заполнять? Ты избавилась от кучи предрассудков, всякой ерунды, и должна теперь этому радоваться. Конечно, если ты будешь трястись от страха перед адским огнём, тебе от этого счастья не прибавится.

– Но разве вы не видите… нет, вы должны видеть, как всё меняется, если внезапно весь мир для тебя опустел?

– Опустел? – воскликнул мистер Уорбуртон. – Что это значит – опустел? Я бы сказал, что для девушки твоего возраста так думать просто возмутительно! Мир совсем не пуст, он чертовски полон, вот в чём беда. Мы сегодня здесь, а завтра нас уже нет, и у нас нет времени насладиться всем, что мы имеем.

– Но как можем мы наслаждаться, если во всём этом нет смысла?

– Боже праведный! Какого смысла ты хочешь? Когда я съедаю обед, я не делаю это во славу Божию. Я ем, потому что получаю от этого удовольствие. Мир полон изумительных вещей: книг, картин, путешествий, вина, друзей – всего. Я никогда не видел никакого смысла во всём этом, да и видеть не хочу. Почему не принимать жизнь такой, какая она есть?

– Но…

Она запнулась, потому что поняла, что попытка объяснить себя это пустая трата слов. Он просто неспособен был понять, в чём её проблема, не способен понять, как сознание набожного по природе человека может отшатнуться от мира, оказавшегося лишённым смысла. Даже отталкивающие банальности пантеистов были выше его понимания. Возможно, его идея о том, что жизнь по существу бессмысленна, – если он вообще об этом задумывался – была для него более привлекательной, чем её противоположность. И при всём этом он был достаточно проницателен. Он видел, в каком исключительном, сложном положении она оказалась, и вернулся к этому минуту спустя.