Дочь священника

– Конечно, мне это не нравится. И вы это прекрасно знаете!

– Ну и хорошо. И не будем больше об этом… – добродушно заявил мистер Уорбуртон. – Присаживайтесь и давайте сменим тему разговора.

Вероятно, самая главная характерная черта мистера Уорбортона состояла в том, что стыд у него отсутствовал напрочь. Предприняв неудачную попытку соблазнить Дороти, он вполне готов был продолжить разговор в таком тоне, будто ничего не произошло.

– Я сейчас же ухожу домой, – сказала Дороти. – Больше оставаться здесь я не могу.

– Какие глупости! Садитесь и забудьте об этом. Поговорим о морали в теологии, об архитектуре соборов, об уроках приготовления пищи в клубе «Наставник девиц», в общем, о чём вы только захотите. Подумайте, каково будет мне, если вы покинете меня в столь ранний час, и я останусь один-одинёшенек.

Однако Дороти настаивала на своём, и завязался спор. Даже если бы в намерения мистера Уорбуртона и не входило склонить её к близости (какие бы обещания он ни давал, через несколько минут он мог бы всё начать снова, стоило ей только остаться), он стал бы уговаривать её остаться, ибо, как и все ведущие праздный образ жизни люди, он испытывал ужас при мысли о том, что нужно ложиться спать, и не имел представления о ценности времени. Если ему позволить, он готов бы был разговаривать до трёх-четырех утра. Даже когда Дороти, в конце концов вырвалась из его дома, он продолжал идти подле неё по залитой лунным светом дорожке, безостановочно говоря, причём с таким тёплым юмором, что Дороти не могла больше на него злиться.

– Завтра я уезжаю прямо с утра, – сказал он Дороти, когда они дошли до ворот. – Беру машину до города, забираю детей – ты знаешь, этих моих внебрачных сорванцов – и на следующий день мы едем во Францию. Пока не знаю, куда мы после этого направимся. В Восточную Европу, возможно, в Прагу, в Бухарест.

– Как здорово! – сказала Дороти.

С ловкостью, неожиданной для такого большого и полного мужчины, он перегнал Дороти и оказался между ней и воротами.

– Меня не будет месяцев шесть, а то и больше, – сказал он. – А перед таким долгим расставанием разрешения на прощальный поцелуй не спрашивают.

Не успела она понять, что он делает, как мистер Уорбуртон обхватил её обеими руками и притянул к себе. Она отпрянула – слишком поздно! Он поцеловал её в щёку, и поцеловал бы и в губы, если б она вовремя не отвернулась. Она билась в его объятьях, отчаянно, но какие-то время – беспомощно.

– О, отпустите меня, – кричала она. – Отпустите же меня!

– Я же вас предупредил, – заметил мистер Уорбуртон с легкостью её удерживая, – что я не хочу вас отпускать.

– Но мы же стоим прямо перед окном миссис Семприлл! Она наверняка нас видит!

– О, Боже, и правда! – сказал мистер Уорбуртон. – Как же я об этом забыл?!

Под большим впечатлением от этого довода, чем от какого-либо иного, он выпустил Дороти. Она быстро выскочила за ворота и, закрыв их, встала по другую сторону. Он тем временем внимательно рассматривал окна миссис Семприлл.

– Света нигде не видно, – сказал он в конце концов. – Будем надеяться, что нам повезло, и старая карга нас не увидела.

– До свидания, – быстро проговорила Дороти. – Я должна идти. Передайте привет детям.

С этими словами она, хотя и не побежала, но стала удаляться как можно быстрее, чтобы он не смог догнать её и снова поцеловать. Но даже несмотря на это, её на секунду задержал какой-то звук. Безусловно, это был хлопок закрывающегося окна в доме миссис Семприлл. Следила ли за ними миссис Семприлл? Конечно же, размышляла Дороти, она за ними следила! Этого и стоило ожидать. Трудно себе представить, чтобы миссис Семприлл пропустила такую сцену! А если она за ними следила, то история об этом, несомненно, разойдётся по всему городу уже завтра утром, и ни одна деталь не будет упущена. Однако эта мысль, какой бы зловещей она ни была, всего лишь промелькнула в голове торопливо шагающей по дороге Дороти.

Когда Дороти отошла от дома достаточно далеко, чтобы её не было видно, она остановилась, достала носовой платок и стала тереть на щеке то место, куда её поцеловал мистер Уорбуртон. Она терла с остервенением – к щеке прилила кровь. И пока воображаемый след от губ мистера Уорбуртона не стёрся, Дороти не продолжила путь.

Сделанное им её расстроило. Даже сейчас ей было неловко; сердце учащенно билось и трепетало. Не могу я выносить такое! – неоднократно повторяла она про себя. И, к сожалению, это была абсолютная правда: она действительно не могла такое выносить. Мужские ласки и поцелуи, ощущение обнимающих её тяжелых мужских рук, толстых мужских губ, прикасающихся к её губам, – всё это было для неё пугающим и отталкивающим. Даже при воспоминании об этом, вернувшись к этой сцене в воображении, она вздрагивала. Это был её исключительно личный секрет, исключительно личный. Это была её увечность, которую она несла через всю жизнь.