Дочь священника

Возбуждение Дороти по большей части улеглось, когда она дошла до дома. Мысли о сатирах и мистере Уорбуртоне, о Фрэнсисе Муне и её предопределённом бесплодии, крутившиеся в её сознании, потускнели и уступили место укоризненному образу ботфортов. Она вспомнила, что перед тем, как лечь спать, впереди у неё ещё добрых два часа работы. Дом был погружён в темноту. Она обошла его, и из страха разбудить отца, который, по всей видимости, уже спит, проскользнула на цыпочках через кухонную дверь с заднего хода.

Пробираясь на ощупь по тёмному коридору в оранжерею, она вдруг подумала, что, посетив мистера Уорбуртона сегодня вечером, поступила дурно. Дороти решила, что больше не пойдёт туда никогда, даже если будет уверена, что там будет кто-то ещё. Более того, завтра она исполнит епитимью за то, что совершила сегодня. Перед тем, как приступить к делу, она зажгла лампу и нашла свою памятку на завтра. В списке необходимых вещей, который на завтра уже был составлен, Дороти поставила карандашом большую букву Е напротив слова «завтрак». Е, то есть епитимья, означало, что бекона на завтрак опять не будет. Затем она разожгла примус под котелком с клеем.

Свет лампы падал жёлтым пятном на её швейную машинку, на груду наполовину готовой одежды, напоминая ей о ещё большей груде одежды, к изготовлению которой она еще и не приступала. И ещё напоминая о том, что она ужасно, неимоверно устала. Она забыла об усталости, когда мистер Уорбуртон положил руки ей на плечи, но сейчас усталость вернулась опять, ещё и с удвоенной силой. Более того, эта сегодняшняя усталость была какого-то иного свойства. Она чувствовала себя выжатой, в буквальном смысле этого слова. Пока Дороти стояла около стола, у неё внезапно возникло очень странное ощущение – ей показалось, что в её сознании абсолютно все стерлось. На какие-то несколько секунд она практически забыла, зачем именно она пришла в оранжерею и что собиралась здесь делать.

Потом она вспомнила: ну конечно же, ботфорты! Какой-то презренный маленький демон нашёптывал ей на ухо: «А почему бы не пойти сейчас прямо в кровать и не оставить ботфорты до завтра»? Дороти прочла молитву для укрепления силы духа и ущипнула себя. Ну давай же, Дороти… Давай! Не расслабляться! Ну пожалуйста… Лука, 9,62. Затем, убрав мусор со стола, она достала ножницы, карандаш и четыре листа коричневой бумаги, и, пока закипал клей, начала вырезать те самые трудные детали ботфортов, что доставляли ей столько беспокойства.

Когда часы в кабинете отца пробили полночь, Дороти всё ещё была за работой. К этому времени основа ботфортов была готова, и она укрепляла её, приклеивая кругом узкие полоски бумаги, – долгая и грязная работа. У неё ныло всё тело, слипались глаза. Что и говорить, она уже с трудом понимала, что делает. И всё же продолжала работать, механически приклеивая на место полоску за полоской, и каждые две минуты щипала себя, чтобы не поддаться убаюкивающему звуку примуса, поющего под котелком с клеем.

Глава II

§ I

Из чёрного сна без сновидений, с ощущением, будто тебя вытянули наверх из огромной, периодически вспыхивающей молниями бездны, Дороти, в некотором смысле, пришла в сознание.

Глаза её всё еще были закрыты. Однако постепенно веки переставали сопротивляться проникновению света и, затрепетав, поднялись сами собой. Она посмотрела на улицу – захудалую оживлённую улицу с маленькими магазинчиками и узкими фасадами домов, с потоками людей, трамваев и машин, снующих во всех направлениях.

Хотя неверно было бы говорить, что она смотрела. Так как вещи, которые она видела, не воспринимались как люди, трамваи и машины; не воспринимались как нечто конкретное вообще. Они не воспринимались также как движущиеся, и даже как предметы. Она просто видела, как видит животное, не рассуждая и почти бессознательно. Звуки улицы: смешавшийся шум голосов, гудки машин, скрежет трамваев, давящих на прочные рельсы, – всё это, проплывая в её голове, приводило лишь к чисто физической фиксации. В её мозгу не было слов, не было даже концепции о том, зачем они нужны; не было никакого представления о времени и месте, или о её собственном теле, и даже о самом её существовании.