Дочь священника

Миссис Бендиго. Ну спасибо, констебль, вот спасибо! Слыхали, девушки? Другого она складу, не как мы с вами! Красиво, а? (Полицейскому) И себя в высший свет, поганец, записал! Так что ли?

Дороти. Нет, оставьте меня. Уж лучше я здесь останусь.

Полицейский. Что ж, как хотите. Вы сейчас очень уж плохо выглядите. Я приду позже, посмотрю, как вы. (Уходит нерешительно).

Чарли. Подождите, этот зануда за угол повернёт, и снова кучкуйтесь. Только так мы сможем согреться.

Миссис МакЭллигот. Давай же, детка, подлезай сюда – я тебя согрею.

Снаутер. Без десяти два. Не вечность же это будет длиться, я надеюсь.

Мистер Толлбойз (нараспев). И изольюсь я водой, и кости мои выйдут из суставов. Сердце моё посреди тела моего, что тающий воск!..

Люди вновь сгрудились на скамейке. Но теперь температура ненамного выше точки замерзания, и порывы ветра ещё более резки. Люди тычутся обветренными лицами в кучу, как поросята, пробивающиеся к соскам матери. Интервалы сна уменьшаются до нескольких секунд, а сны становятся все более страшными, беспокойными и непохожими на сны. Бывает, что человек девять разговаривают вполне нормально, бывает, что они даже подсмеиваются над ситуацией, в которой оказались, но бывает, что они сжимаются к какую-то безумную кучу, стонущую от боли. Мистер Толлбойз неожиданно обессилел, и его монолог превращается в поток бреда. Он роняет огромную массу своего тела поверх остальных, едва не задушив их. Куча распадается. Одни остаются на скамейке, другие соскальзывают на землю и падают на парапет или на чьи-то колени. На площадь выходит полицейский и приказывает тем, что на земле, подняться на ноги. Они встают, но опять падают, стоит только ему отойти. Люди не издают никаких звуков кроме храпа, перемежающегося со стонами. Их головы, как у китайских болванчиков, ритмично, словно тикающие часы, – то опускаются, когда они засыпают, то поднимаются вновь. Часы бьют три. С западного конца площади раздаётся крик: «Ребята, быстро сюда! Газеты прибыли!».

Чарли (быстро проснувшись). Чёртовы газеты! Давай, Джинджер. Мчим стрелой!

Приволакивая ноги, они бегут как можно быстрее в ту сторону площади, где трое молодых людей раздают лишние рекламные приложения, выделенные местными газетами на благотворительность. Чарли и Джинджер возвращаются с толстой пачкой постеров. Теперь пятеро самых крупных мужчин прижавшись друг к другу усаживаются на скамейку. Даффи и четверо женщин устраиваются у них на коленях. Затем, с невероятной трудностью (так как проделывается всё это изнутри), они обматывают себя, подтыкая свободные концы за шеи, груди или между плечами и спинкой скамейки. Получается огромный бумажный кокон, толщиной в несколько бумажных полотен. В конце концов всё оказывается обёрнутым, за исключением голов и ног снизу. Для голов они сооружают из бумаги капюшоны. Бумага постоянно отходит, впуская холодные струи ветра, однако всё вместе дает возможность спать по пять беспрерывных минут. В это время – между тремя и пятью часами утра – у полиции вошло в обычай не тревожить спящих на площади. Какая-то доля тепла прокрадывается к каждому и проходит даже к ногам. Украдкой, под покровом бумаги, кто-то ласкает женщин, но Дороти не до этого. К четверти пятого вся бумага смята и разорвана в клочья, и из-за холода невозможно продолжать сидеть. Люди встают, матерятся, чувствуют, что их ноги немного отдохнули, и начинают парочками неловкой походкой расхаживать взад-вперёд, часто останавливаясь из-за усталости. Желудки теперь у всех сжались от голода. Консервная банка Джинджера из-под сгущенного молока вся разворочена, и её содержимое жадно поглощается всеми, кто окунает туда пальцы, а затем их облизывает. Те, у кого совсем нет денег, уходят с площади, отправляясь в Грин-Парк, где их не будут беспокоить до семи. Тот, кто располагает хоть полпенни, направляются к кафе Уилкинса, что неподалёку от Чарринг-Кросс-Роуд. Известно, что кафе не откроется до пяти утра, тем не менее толпа ждёт у дверей, собравшись за двадцать минут до открытия.

Миссис МакЭллигот. Есть ли у тебя полпенни, дорогая. На одну чашку чая они запускают только четверых. Вот заразы!

Мистер Толлбойз (поёт). Розоватые оттенки раннего рассвета…

Джинджер. Бог мой! Немного поспал под газетами, и это мне на пользу пошло. (Поёт). «Но танцую я со слезами на глазах…».

Чарли. О, братва. Братва! Ну-ка гляньте в это чёртово окно! Смотри-ка, пар струится по стеклу! И бачки с чаем кипятятся! А рядом-то – кучи тостов и сэндвичей… А сосиски так и шкворчат на сковородке. Аж всё нутро кувыркается, когда вижу такое! Что, нет?

Дороти. У меня есть пенни. Можно мне будет на него купить чашку чая?

Снаутер.… кучу сосисок получим сегодня за четыре пенса, жди. Скорее всего, полчашки чая да пончик поганый. Вот и твой завтрак!