Дочери Ялты. Черчилли, Рузвельты и Гарриманы: история любви и войны

Без малого четверть века память о Люси недоброй тенью витала над их семьёй. И вот теперь Анне предстояла встреча лицом к лицу с этим болезненным и, казалось бы, давно вытесненным из памяти призраком. Мгновенно ожило воспоминание о полной опустошённости матери из-за того давнего романа и злость на отца. К тому же теперь он ставил Анну в совершенно бесчестную позицию: попросив её не рассказывать о визите Люси матери, он использовал дочь в качестве ширмы. Ведь он вполне мог бы пригласить Люси и в один из тех вечеров, когда Анна бывала в отъезде, но, вероятно, подсознательно Рузвельт изыскивал возможность разделить с кем-то – с нею! – вину за нарушение клятвы, данной жене. Но ведь отец безнадёжно болен. Анна оказалась поставленной перед «ужасным решением, которое, к тому же, вынуждена была принимать в спешке»{531}.

Анна постаралась взглянуть на ситуацию отстранённо-бесстрастно, отрешившись от всего личного и эмоционального, как она всегда делала при неприятностях с близкими. Ей ли было не знать, что супружеская жизнь бывает далека от идеала и преисполнена всяческих осложнений – порою до форменного безобразия. Её первый брак это в полной мере доказал, поскольку с Кёртисом Доллом[65] у них дошло до того, что тот в пылу семейной ссоры метнул в Анну кухонный нож, к счастью, вонзившийся в стену в считанных дюймах над её головой. На счету её братьев уже было три развода, да и у самой Анны роман с Джоном Бёттигером начался ещё до развода с Кёртисом. Но как бы она ни обожала Джона и не стремилась к счастью в браке, она знала, что и Джон обуян собственными бесами, а как их из него изгнать – понятия не имела. Его тревога и депрессия сейчас, во время службы, были понятны, однако признаки неладного Анна заприметила задолго до войны. Но вместо того, чтобы с ними разбираться, она предпочитала делать вид, что ничего плохого не происходит{532}.

Критиковать отца за нарушение святости брака было бы чистой воды лицемерием. Да и к тому же её родителям было за пятьдесят, и она определенно чувствовала, что не в том они возрасте, чтобы кто-то, а тем более собственные дети, имел право читать им нотации и указывать, чего им нельзя делать и с кем не подобает видеться. Короче, она решила для себя, что «частная жизнь этих людей – не её дело», и она будет вести себя так, будто «эти люди» ей вовсе и не родные{533}.

Но как бы Анна ни старалась отстраниться от ситуации, суть дела продолжала глубоко её задевать в эмоциональном и личном плане. Отец был смертельно болен, и она готова была на всё, чтобы успокоить его и тем отсрочить неизбежное. Глядя на него Анна думала про себя: «Вот ведь человек, который в жизни шага не сделал без согласия своего окружения». Человек, который шелохнуться не смел по собственной воле. Всю свою взрослую жизнь он отдал служению стране и вынужден был день за днём принимать жутчайшие решения, стоя во главе воюющей нации: чьими жизнями пожертвовать, чьи сохранить? Сколько солдат допустимо пустить в расход? Во сколько душ гражданского населения врага оценить одну жизнь солдата союзников? И ведь у него, по сути, не было ни минуты отдыха от этих проклятых вопросов, от постоянной оценки конфликтующих интересов тех, кто его окружает и где каждый продвигает свою программу действий. Теперь Франклин – инвалид, а Люси – вдова. И встреча их едва ли станет для них чем-то большим, нежели просто воспоминанием о былом счастье и парой часов дружеской, расслабленной беседы. Если это доставит отцу толику радости в безрадостном мире, разве вправе Анна ему в этом отказать{534}?

Вот она и согласилась всё устроить. Ужин был назначен на вечер 8 июля по завершении в Белом доме трёхдневных переговоров Рузвельта с французским лидером Шарлем де Голлем. Анна договорилась, что Люси прибудет через юго-западный служебный въезд со стороны здания администрации, а не через парадный юго-восточный. Прислуживать за столом будет лично Алонсо Филдс, проверенный дворецкий Рузвельта. Список гостей, который обычно публиковался, на этот раз разглашению не подлежал. Элеоноре об этой встрече знать было вовсе ни к чему. Так за организационными хлопотами Анна себя мало-помалу и убедила, что причин испытывать чувство вины у неё нет ни малейших.

В половине седьмого вечера 8 июля 1944 года неприметный тёмный автомобиль тихо подкатил к четырёхэтажному таунхаусу на улице Q через Рок-Крик от Джорджтауна. Водитель чуть подождал. Из дома вышла элегантная голубоглазая шатенка и села к нему в машину. Проехав на юго-восток по вашингтонским улицам, водитель зарулил с 17-й стрит через ворота на территорию Белого дома и, объехав по периметру Южную лужайку, припарковался у двери под Южным портиком{535}.