Дочери Ялты. Черчилли, Рузвельты и Гарриманы: история любви и войны

Столь же опасливо относился Гарриман и к достигнутому Сталиным и Рузвельтом соглашению по Дальнему Востоку, особенно в части усиления советского присутствия и влияния в Маньчжурии. Министров иностранных дел стран тихоокеанского региона, в частности, Китая, ещё только предстояло поставить в известность о том факте, что Советы получат концессии на использование транспортной инфраструктуры, включая морские порты и маньчжурские железные дороги прямо на границе с Китаем. «Нет сомнений, – озабоченно докладывал президенту Гарриман двумя месяцами ранее, после первого зондирования почвы со Сталиным на этот предмет по поручению Рузвельта, – что советское влияние в Маньчжурии будет огромным, с контролем железнодорожных перевозок и вероятностью постановки самой железной дороги под советскую военную охрану на всём её протяжении»{691}. Это же соглашение стало, по сути, приглашением СССР к дальнейшей экспансии на Дальнем Востоке. И подобно соглашению по Польше, написано оно было пугающе расплывчато и неквалифицированно. Посол накануне два с половиной часа катался туда-сюда между Ливадией и Кореизом, пока Рузвельт со Сталиным обменивались проектами и согласовывали формулировки. Когда Гарриман предъявил, наконец, окончательную версию начальникам штабов – генералу Маршаллу, адмиралу Лехи и адмиралу Кингу – для отзывов, он искренне надеялся, что уж военные-то найдут, что возразить и как заставить Рузвельта ужесточить формулировки. Но они этого не сделали{692}. Тот же Лехи, даже будучи солидарен с Гарриманом по польскому вопросу, к Тихоокеанскому соглашению отнесся с таким оптимизмом, что даже объявил Гарриману, что одно только это соглашение «оправдывает всю поездку»{693}. А Кэти случайно услышала заявление адмирала Кинга, что начальники штабов единодушно считают, что советское вмешательство на Тихом океане спасет жизни двух миллионов американцев{694}.

Было ясно, что Рузвельт всё для себя решил, и множащиеся опасения Гарримана его не интересовали, поскольку тем утром он мысленно был уже всецело занят подготовкой к отъезду. Ещё утром Аверелл получил от президента записку следующего содержания: «Дорогой мой г-н посол, на этот раз я не буду даже пытаться как-то комментировать далеко идущие усилия [Ялтинской] конференции или роль, которую лично Вы сыграли в ходе этой исторической встречи. Но я желал бы прокомментировать, однако, ту роль, которую вы со своими людьми сыграли в подготовке места проведения конференции, в высшей степени эффективно приведя его в пригодное для этого состояние, причём в кратчайшие сроки. <…> Все мы были поставлены перед лицом трудной проблемы изыскания подходящей постановочной сцены для этой конференции. <…> Я лично чувствую, что более успешного выбора мы бы сделать не смогли при всём желании. <…> Я также сознаю, какую огромную помощь оказала нам ваша дочь Кэтлин. С наилучшими пожеланиями всем вам и уверенностью в вашей дальнейшей помощи нации, Франклин Д. Рузвельт»{695}.

Вроде бы благодарственная записка, но при желании можно было истолковать её и как уведомление об отставке. Выразив признательность Гарриману исключительно за его организаторские усилия и с ветерком промчавшись мимо всех его обширных и весомых трудов от имени и по поручению президента ради решения поставленных Рузвельтом политических и дипломатических задач, как в Ялте, так и за без малого полтора года службы послом, президент косвенно, но однозначно, давал Гарриману понять, насколько малый вес теперь имеет его мнение по существенным вопросам. Отныне президент лепит будущее по сугубо личному усмотрению. Взгляды же Гарримана на мир и взаимоотношения Востока и Запада в картину мира у Рузвельта не укладываются.

К ступеням портика Ливадийского дворца подъехал чёрный «Паккард», чтобы в последний раз доставить Черчилля в Воронцовский дворец. Весь личный состав фотографов принялся запечатлевать исторический отъезд премьера. Советской милиции было велено в последний раз перекрыть участок дороги от Ливадии до Воронцовского дворца, пока снайперы бдительно высматривают с крыш подозрительных личностей, от которых может исходить угроза покушения на высокого гостя. Черчилль запахнул пальто, поправил меховую папаху на голове и с не закуренной новой сигарой во рту прошествовал по ковровой дорожке от дверей к машине. Британский офицер распахнул дверцу машины и отдал честь премьер-министру. Черчилль, криво усмехнувшись, отсалютовал ему и остановился пропустить вперед Сару, поспешившую вслед за ним из здания и быстро нырнувшую в салон авто не без помощи отца, шутливо придавшего ей ладонью ускорение. Затем Черчилль обернулся, отдал последний салют и погрузился на заднее сиденье рядом с дочерью. Один из помощников плотно закрыл за ним дверь, и они уехали, навсегда оставив Ливадийский дворец{696}.