Дочери Ялты. Черчилли, Рузвельты и Гарриманы: история любви и войны

«Прибираться» остались три министра иностранных дел со своими переводчиками и секретарями. В Ливадии они вносили последние правки в протокол и прочие документы конференции, после чего передавали их тексты по радио в свои столицы. Американцы делали это транзитом через «Катоктин», поскольку связь с Вашингтоном имелась только по цепочке судовых радистов. После того, как было передано последнее предложение, Фриман Мэтьюз обратился к Стеттиниусу со словами:

– Господин госсекретарь, наше последнее сообщение отправлено. Можно отрубить связь с кораблем?

– Да, – ответил Стеттиниус. Мэтьюз завершил сеанс связи, а вместе с ним официально и всю Ялтинскую конференцию{704}.

Проходя в самый последний раз через величественное фойе Ливадийского дворца, три министра впечатлялись гулким эхо своих шагов по мрамору, и тут нечто привлекло внимание Молотова. На глаза ему попалось одно из лимонных деревьев, оперативно доставленных в Ялту после того, как советские слухачи зафиксировали исходящие от ряда западных гостей, включая Сару Черчилль, сетования на то, что икру с коктейлями неплохо было бы подавать с лимонными дольками. Плодов на том лимонном дереве оставалось в достатке, и было бы кощунством дать этим фруктам пропасть. Вот Молотов и предложил Эду Стеттиниусу и Энтони Идену не стесняться, а срезать себе по ветке с гроздьями лимонов на память – вместо лавровых или оливковых – и увезти с собою на родину. Кто-то тут же, дабы не утруждать министров, нашёл нож и срезал каждому по ветви. Но лимонов на дереве и после одаривания министров иностранных дел оставалось в достатке, а потому ветвями с плодами лимонного дерева следом одарили и всех оставшихся членов союзнических делегаций, а в горшке в итоге остался стоять лишь голый ствол, живо напоминая воткнутое в землю копье. После этого они распрощались до следующего свидания в Лондоне через три месяца – и разъехались с кислыми лимонами на руках, будто не понимая всей иронии такого исхода, которая очень скоро даст о себе знать со всею очевидностью{705}.

До Севастополя Уинстон и Сара добрались уже ближе к ночи. Три часа они ехали по серпантину вдоль побережья и через «серые и несокрушимые» в сумеречном свете горы, преодолевая перевалы и кружа по уступам известняковых скал{706}. «Какое же всё-таки облегчение сбагрить с себя всю эту паршивость, – ворчал премьер-министр, а Сара и лорд Моран всю дорогу его выслушивали, думая поначалу, что под «паршивостью» и прочими ругательными эпитетами Уинстон подразумевает итоги конференции, но он имел в виду другое. – Как же здорово будет вернуться к английской провизии после всех этих молочных поросят и прочих холодных жирностей их кухни!»{707}

На подъезде к высшей точке они остановились и вышли из машины полюбоваться на прощание крымскими видами. Но тут Сару поразила не панорама внизу, а то, что она увидела у себя над головой: отвесная стена взметнулась перед ними на полтораста метров ввысь, даже будто с обратным уклоном и «настолько прямая, что, казалось, это великан склонился над ними, насупив брови». Сразу за перевалом между горными вершинами они начали плавный спуск по альпийским лугам нагорья – «яйлы» на языке крымских татар. Вдоль обочин снова в полный рост выстроились через каждую сотню метров красноармейцы – и исправно отдавали честь проезжающему мимо них премьер-министру. На подъезде к Севастополю им попалась какая-то деревушка. Хотя было уже совершенно темно, и как следует разглядеть проезжающую машину селяне не могли, все они дружно оглашали окрестности приветствиями в адрес следующего мимо них Черчилля{708}.

Наконец показались огни «Франконии», причудливо отражённые в водах бухты. Бывший океанский лайнер компании Cunard хотя и был переоборудован под военный транспорт, но и в этом скромном качестве смотрелся чудом техники на фоне руин строений середины XIX века, в которые обратила Севастополь война. По соседству с «Франконией» был пришвартован и «Катоктин». На борту его Рузвельт ужинал стейком, пока часть его свиты, включая Анну, Кэти и Аверелла, сошла на берег послушать устроенный в честь гостей концерт военно-духового оркестра Черноморского флота{709}. Репертуар был самый что ни на есть эклектичный – от матросских песен до русских народных, от соло на баяне до «Голубого Дуная» Штрауса. – И даже ноты американского хита Ирвинга Берлина “This Is the Army, Mr. Jones”[82] оркестранты где-то раздобыли{710}. Концерт дали в Севастопольском театре[83], здание которого было отстроено одним из первых и всего за пару месяцев.