Дочери Ялты. Черчилли, Рузвельты и Гарриманы: история любви и войны

Под видом визита вежливости Гарриман и Молотов договорились устроить в Ливадии приватную встречу Рузвельта со Сталиным, которая началась в 16:00 и прошла совсем в ином духе, нежели ни к чему не обязывавшее рандеву генсека с британским премьером. Сталин, со своей стороны, допустил к участию в этой встрече наркома иностранных дел Вячеслава Молотова и переводчика Владимира Павлова, а вот Рузвельт ограничился переводчиком Чипом Боленом, а от услуг госсекретаря Стеттиниуса или посла Гарримана в очередной раз отказался{262}. Как неоднократно заявлял Черчиллю американский президент, он всецело полагался на крепкие личные отношения и взаимопонимание со Сталиным и не желал, чтобы между ними встревал кто бы то ни было из Государственного департамента. Рузвельту, как и Черчиллю, нужно было обсудить со Сталиным кое-какие вопросы общей военной стратегии, но он предпочел отложить этот разговор до назначенного на 17:00 совещания с участием начальников штабов союзников, а частную аудиенцию с советским лидером посвятить вопросам другого рода. В то время как Черчилль уже вовсю заглядывал вперёд, в послевоенное будущее, страшась «бесовщины», распространяющейся из Советского Союза по всему земному шару, Рузвельт считал, что западные союзники и СССР остаются едиными в их совместной борьбе с общим врагом. И теперь он снова обратился к образу этого врага, чтобы напомнить Сталину о нерушимой связи американского и советского народов. Конечно, сделанное Рузвельтом Анне по дороге в Ялту признание, что он теперь жаждет немецкой крови как никогда ранее, было вызвано впечатлением от опустошенного нацистами Крыма, но в то же время это была репетиция аналогичного заявления Сталину. И теперь президент чуть ли не дословно повторил свою гневную тираду, и добавил: он надеется, что Сталин ещё «поднимет тост за казнь 50 000 офицеров немецкой армии». Это было напоминание советскому лидеру о высказанном им в Тегеране намерении казнить 50 000 офицеров из высшего военного командования нацистской Германии.{263} Черчилль тогда высказался резко против, невзирая на всё зло, причинённое людям германской военщиной. Сталин ему ответил, что это шутка, но Черчилль остался «не уверен, что всё это пустые слова, за которыми не таится серьёзных намерений»{264}.

Рузвельт подчеркнуто определил общего врага и отношение к нему так, чтобы Сталин понял: они с ним заодно, а Черчилль в оппозиции. Мало того, Рузвельт тут же добавил, что имеет заявить «нечто нескромное», но не хочет делать этого в присутствии премьер-министра. Британцы, доверительно сообщил Сталину президент, «народ особенный, и им тоже хочется урвать и съесть свой кусок пирога». Последние два года они только и делали, что пытались убедить американцев в необходимости «возведения Франции на сильные позиции» в качестве «искусственного заграждения» от потенциальной германской агрессии в будущем. При этом, по завершении войны и после отправки американцев на родину, британцы рассчитывали «снова взять Францию под свой политический контроль». Добиться этого, как догадывался Рузвельт, британцы собирались, в частности, путем выделения Франции собственной оккупационной зоны в послевоенной Германии, которую Лондон затем быстро приберет к рукам. Но, поскольку Франция столь мало сделала для победы над нацистами на полях сражений после сокрушительного разгрома её армии в 1940 году, Рузвельт сильно сомневался в том, что французы заслужили собственную зону. «Разве что предоставить им хоть что-нибудь по доброте душевной», – шутливо заключил президент.

Сталин согласился, что вопрос о подконтрольной Франции зоне в послевоенной Германии требует самого тщательного рассмотрения, но в дальнейшие подробности углубляться не стал. Поскольку время близилось к пяти часам, беседа двух лидеров на этой неопределённой ноте и завершилась{265}. Хотя никаких конкретных договорённостей они и не достигли, Рузвельт желаемого добился. А именно, президент подал Сталину чёткий и важный сигнал: американцы на этот раз отнюдь не собираются идти в ногу с британцами и предлагают Советам договариваться между собой за спиной у островитян.