Дочери Ялты. Черчилли, Рузвельты и Гарриманы: история любви и войны

Сара наблюдала за бойней с тайной надеждой на то, что рыбы как-нибудь извернутся и ускользнут от расправы. Но чем больше их пожирали, тем плотнее они сбивались в кучу. Заход за заходом дельфины атаковали их как немецкие подлодки транспортный конвой, а сверху пикирующими бомбардировщиками обрушивались чайки. Но всё равно рыбки держались плотным косяком, ибо защищаться могли, лишь держась вместе. Они с готовностью жертвовали многими особями ради сохранения косяка как единого целого.

Бойня казалась нескончаемой, а ненасытная прожорливость дельфинов и чаек просто потрясала. Сара просто не могла оторвать глаз от этого ужасающего и в то же время чарующего зрелища. Затем она смутилась, заметив, что военачальники ничуть не разделяют её ошеломления увиденным{316}. Портал мечтал о прогулке под парусом, благо погода к этому располагала{317}. А сэр Брук, будучи вице-президентом Королевского общества защиты пернатых, застыл в восхищении от проворства чаек и примкнувших к ним уток, гагар и бакланов, дружно и жадно хватающих и заглатывавших добычу{318}.

Тут Сара обратилась к Бруку, выведя сэра-орнитолога из благоговейного созерцания:

– Надо же, какой идиотизм: эти рыбы даже не пытаются рассредоточиться!

– И правильно делают, – отрезал Брук. – Им куда лучше держаться вместе!

Уинстона от этой реплики Брука буквально взорвало, и он с клубом сигарного дыма выпалил в лицо фельдмаршалу, что полностью согласен с Сарой: было бы куда лучше, если бы всякая рыба стояла сама за себя и билась за свою жизнь, чем позволять стае решать, «кто из ближних достоен, а кто не достоен спасения». Брук, съязвил он, держит сторону пернатых, и поэтому позволил своему «обычно здравому суждению» пасть жертвой «тяжких предрассудков».

После этого Сара с Уинстоном отправились обратно к особняку, где их ждала машина, оставив Брука наблюдать за птицами. Однако Сару ещё долго не отпускало увиденное, и она никак не могла успокоиться.

Когда-то давно Сара гадала людям по руке, предсказывая будущее. Теперь же, похоже, ей самой был подан истинный знак свыше. Грядущее идеологическое размежевание, всё более грозно нависающее над судьбой послевоенной Европы, – кому на континенте суждено пойти под влияние Советского Союза, а кому сохранить приверженность самоопределению в его западном понимании, – как в зеркале отразилось в той жуткой картине{319}.

Ровно в 16:00 двадцать три мужа чинно расселись за круглым столом-атоллом посреди штилевой глади паркета большого зала Ливадийского дворца. Берёзовые дрова потрескивали в громадном камине, наполняя относительным теплом холодное каменное и «гостеприимное», как пустующий мавзолей, помещение. Но Гарри Гопкинс всё-таки ещё раз вытащил себя со смертного одра и присоединился к встрече. И на этот раз Гарриман сделал всё от него зависящее, чтобы Гопкинсу за столом переговоров досталось место, сообразное его статусу.

Казавшийся в последние дни пугающе измождённым Франклин Рузвельт сегодня выглядел заметно лучше. Мысли и реакции его были остры и четки, вернулись привычный цвет лица и живая мимика. Рузвельту предстояло провести решающий раунд переговоров, который мог задать тон всему последующему ходу конференции. Накануне обсуждались сугубо военные вопросы. Теперь настал черед важнейших вопросов большой геополитики, и для начала лидерам союзных держав нужно было осторожно прозондировать позиции друг друга{320}. Как и на открывавшем конференцию пленарном заседании, первым взял слово Рузвельт.

Заманчиво было бы, начал он, провести всеобъемлющее обсуждение, затрагивающее все четыре стороны света, но для начала «следовало бы избрать вопросы, относящиеся к Германии» и её будущему, а именно – определиться с «зонами оккупации». Эту тему они со Сталиным накануне уже обсудили в частном порядке. Рузвельт тогда передал советскому вождю карту послевоенной Германии, составленную Европейской консультативной комиссией. На ней Германия была разделена натрое: юго-западная зона отходила под контроль США, северо-западная – Великобритании, а восточная – СССР. Посреди советской зоны жирным кружком был обведен Берлин. Предполагалось, что там будет действовать совместная оккупационная администрация трёх союзников.

Сталин почти сразу же остановил президента: несмотря на предварительные обсуждения, в официальной части советский лидер не собирался придерживаться чьей-либо повестки кроме собственной – и тут же направил разговор в нужное ему русло. Разделить Германию на зоны оккупации мало, настаивал Сталин. После прошлой войны победители посчитали, что достаточно проучили Германию, и поторопились её реабилитировать, допустив непростительную ошибку. На этот раз Германию нужно окончательно разделить, чтобы она никогда больше не восстала на мир с насилием.