Дочери Ялты. Черчилли, Рузвельты и Гарриманы: история любви и войны

После далеко не идеального начала дискуссии Рузвельт в тот день изыскал возможность снова захватить инициативу и вернуть разговор к исходной теме – зонам оккупации. Как быть с Францией? Рузвельт французов не особо жаловал, а их лидера так просто на дух не переносил. Генерал де Голль раздражал его своей напыщенностью и назойливостью, и это именно президент США настоял на том, чтобы не приглашать его на конференцию союзников. Узнав, что его оставили за бортом, де Голль был взбешен – и даже не пытался это скрыть от Гарри Гопкинса, когда специальный советник президента нанес ему визит по пути на Мальту{326}. Рузвельт не горел желанием выделять Франции собственную зону оккупации, однако и прямо против этого возражать не собирался. Его больше заботил вопрос поважнее: если Франция получит собственную зону оккупации, де Голль наверняка потребует себе места в контрольной комиссии[27] по надзору за выполнением плана оздоровления Германии, – а Рузвельт видеть его там совсем не хотел. Однако французский вопрос имел ещё и другую подоплеку, и отчасти именно поэтому Рузвельт попытался накануне заручиться поддержкой Сталина. Правильная реакция советского лидера могла бы стать хорошим сигналом о его готовности к сотрудничеству по приоритетным для Рузвельта вопросам: речь шла об учреждении всемирной миротворческой организации и вступлении СССР в войну на Тихом океане.

Сталин, однако, и сам был решительно против предоставления Франции какой-либо зоны, о чём теперь прямо и заявил своим западным коллегам. Ничего, кроме антипатии, он к французам не испытывал, считая их слабаками. Мало того, что они не внесли практически никакого вклада в военные действия, так ещё и дали немцам себя разгромить в 1940 году настолько безвольно и стремительно, что Германия благодаря им сберегла боевые ресурсы и, оперативно их перегруппировав, напала в 1941 году на Советский Союз. Сталин этого не забыл и не простил. К тому же его беспокоило следующее: если дать собственную зону Франции, то и её соседи помельче, такие как Бельгия и Голландия, начнут требовать по отдельной зоне и для себя{327}.

Но французский вопрос для Сталина, в отличие от Черчилля, приоритетным не являлся. Лично де Голля британский премьер-министр недолюбливал не меньше, чем Рузвельт, находя его «надменным и флегматичным». Де Голль к тому же давно вышел за рамки приличия и элементарной вежливости по отношению к Черчиллю, потому что ему нужно было доказать простым французам: он «не британская марионетка», хотя именно правительство Великобритании предоставило ему в изгнании убежище и защиту{328}. Но Черчилль был убежден, что крепкая Франция, как старейший и злейший противник Германии, должна играть неотъемлемую роль и в послевоенном управлении новым немецким государством, и в обеспечении перевеса Запада в раскладе сил в послевоенной Европе. И это убеждение только укрепилось после внезапного заявления Рузвельта, что он «сомневается, чтобы США могли держать в Европе большую армию более чем в течение двух лет после окончания войны»{329}.

Черчилль и Сталин тут же заспорили – давать или не давать Франции зону и место в контрольной комиссии союзников в Германии, но в итоге каждый остался при своём мнении, поскольку Черчилль оказался неуступчив, а Сталин не настроен на долгие препирательства по вопросу второстепенной для него значимости. Чтобы сдвинуть разговор с этой мёртвой точки, Гарри Гопкинс передал Рузвельту записку: «Пообещать [французам] зону. Решение вопроса о контрольной комиссии отложить». Рузвельт тут же это предложение озвучил. Черчилль и Сталин согласились, и было решено «поручить трём министрам иностранных дел обсудить вопрос об участии Франции в контрольном механизме»{330}, собравшись для этого позже и отдельно[28].

Пока три лидера дискутировали относительно Франции, заместитель наркома иностранных дел СССР Иван Майский тихо сидел за столом в ожидании своего часа. К присутствию Майского все давно привыкли, он был лично знаком со многими за этим круглом столом и, хотя в отличие от Молотова, от имени Сталина он выступал крайне редко, на первом пленарном заседании также присутствовал. В период с 1932 по 1943 годы Майский был чрезвычайным и полномочным послом СССР в Великобритании. Английским Майский владел почти в совершенстве, и к тому же он успел установить тесные профессиональные и социальные отношения с Черчиллем и Иденом в те годы, когда в Лондоне царил оптимизм по поводу перспектив британско-советского сотрудничества{331}. Так что Майский был в советской делегации, пожалуй, лучшей кандидатурой, чтобы озвучить противоречивый запрос.