Дочери Ялты. Черчилли, Рузвельты и Гарриманы: история любви и войны

Майский для начала не преминул напомнить, что Советский Союз претерпел от немцев больше всех, и нужно что-то сделать для возмещения этого ущерба. Будет не только правильно, заявил он, но и в высшей мере справедливо, и необходимо для обеспечения безопасности в Европе, разоружить Германию путём «изъятия оборудования тяжелой промышленности» с передачей его по большей части Советскому Союзу. Посредством поставок «натурой» промышленного оборудования и других материальных ресурсов, состав которых будет утвержден позже, СССР рассчитывает на «возмещение своих прямых материальных потерь <…> в порядке изъятий и ежегодных поставок [на сумму] не менее 10 миллиардов долларов»{332}.

Сидевший по другую сторону стола Аверелл Гарриман даже растерялся от такой заявки. Посол давно настаивал на том, что западным союзникам просто необходимо избегать малейшего намёка на своё согласие с выдвигаемыми Советами требованиями по части конкретных сумм причитающихся им репараций. Ведь в Кремле изъявление готовности рассматривать этот вопрос непременно сочтут основанием для продолжения торгов в будущем, а тут Майский сходу затребовал просто ошеломляющую сумму, да ещё и сверх той, о которой месяцем ранее говорил Молотов. Нарком иностранных дел тогда попросил Гарримана обеспечить предоставление СССР послевоенного займа со стороны США на сумму $6 млрд сроком на тридцать лет под льготные 2 % годовых на закупку американского же оборудования и стройматериалов со скидкой 20 %. Гарриман тогда списал это бредовое предложение на непонимание Молотовым азов коммерческой практики, но ещё тогда его больше обеспокоили не условия, а сама подача запроса. Молотов объяснил, что Советский Союз считает щедрые послевоенные кредиты залогом успешных взаимоотношений между двумя их странами в будущем{333}.

Ведь колоссальные репарации, которыми была обременена Германия по итогам Первой мировой войны, привели не только к бешеному всплеску инфляции в самой Германии, но и к практически полному краху всей международной экономики, и к разжиганию в немцах реваншистского негодования, в результате чего мир и помчался на всех парах к новой войне. По этому вопросу у Рузвельта с Черчиллем изначально не было никаких разногласий, а потому и в советах Гарримана они не нуждались. Во избежание нового крушения мировой экономики эти двое крайне осторожно подходили к вопросу взыскания репараций. Карательные экономические меры не решат главных проблем. История преподала им урок: в долгосрочной перспективе все только выиграют от возрождения, а не удушения экономики Германии. Безоговорочно признав, что «жертвы России больше, чем жертвы любой другой страны», Черчилль тут же подробно растолковал, почему непомерные требования их с Рузвельтом восточного союзника по части репараций неизбежно приведут полному опустошению Германии и, потенциально, всей европейской экономики:

– Призрак голодающей Германии с её 80 миллионами человек так и стоит у меня перед глазами. Кто будет её кормить? И кто будет за это платить? Не получится ли в конце концов так, что союзникам придется хотя бы частично покрывать репарации из своего кармана? – патетически вопрошал Черчилль{334}.

– Все эти вопросы, конечно, рано или поздно встанут, – признал Сталин.

– Если хочешь ездить на лошади, то её надо кормить сеном и овсом, – напомнил Черчилль.

– Будет немцам корм, – подхватил его метафору Сталин, – но тут нужен глаз да глаз, чтобы лошадь не взбрыкнула и не лягнула, когда отвернешься{335}.

Рузвельт был общепризнанным мастером политических маневров, однако и Черчилль был не лыком шит. За долгие часы, провёденные в обществе британского премьера, Майский успел распознать в нем задатки блестящего актёра. Черчилль не скупился на щедрые комплименты и сентиментальные посулы сохранения вечной дружбы между союзниками по завершении войны и всячески заверял Майского, что Британия «не пожалеет никаких усилий на то, чтобы помочь России как можно быстрее залечить послевоенные раны»{336}. Из поколения в поколения линия Спенсеров в семействе Спенсеров-Черчиллей славилась богатыми творческими и артистическими способностями, и премьер-министр, похоже, также не был обделён этим генетическим наследием. Подобно ведущему актёру-трагику Ковент-Гардена, он способен был в нужный момент пустить совершенно искреннюю слезу или «растрогаться до потери чувств», которые порою «обуревают его как вдохновение обуревает поэта»[29]. Вот только обещания, даваемые Черчиллем в таком состоянии, нередко им же и нарушались, и эту слабость премьер-министр и сам за собою знал. И сколько бы британцы не распинались, что готовы сделать всё, что в их силах, чтобы помочь Советскому Союзу с послевоенным восстановлением, Черчилль тут же дал ясно понять, что приведенные Майским цифры для союзников категорически неприемлемы. Вместо этого он настоял на создании трёхсторонней комиссии по линии министерств иностранных дел, которая займется вопросами репараций. Сталин снова был вынужден нехотя согласиться{337}.